На острие меча

Они атаковали Парфений рано утром. Кавалерия обошла его с флангов и вышла к берегу, отрезая боспорским отрядам, находившимся в селении, путь к спасительному морю. Тех, кто уже начинал грузиться в лодки и на корабли, втаптывали в белый прибрежный песок, который очень быстро сменил свой нарядный цвет на грязно-красный. Пехота тем временем шла в наступление двумя волнами. За тяжеловооруженными легионерами, игравшими роль тарана, следовали легкие ауксиларии. В задачу последних входила зачистка освобожденной легионерами территории, а также защита своих флангов и тыла. Начало обещало легкую и скорую победу. Однако почти сразу все пошло не так…

Уже на самом подходе к Парфению Лукан понял, что они основательно «влипли». Из селения, как ураганное облако, вырвался большой отряд катафрактариев и понесся на правое крыло когорты. В считанные минуты оно было смято, а боспорские всадники, промчавшись дальше, развернулись и ринулись на второй заход.

– Сомкнуть щиты! Бейте по ногам лошадей! – заорал Кассий таким диким голосом, что у Лукана едва не лопнули барабанные перепонки.

На короткий миг ему явились огромные зеленые глаза, они смотрели умоляюще и печально. «Похоже, не сдержу я своего обещания», – подумал он, глядя на приближающийся железный клин всадников. Как ни странно, страха не было. Возникло лишь неудержимое желание убивать.

Катафрактарии катились плотной массой. Земля дрожала под копытами лошадей, дрожал даже воздух, ставший вдруг тяжелым и плотным, как сгустившееся молоко. Сто шагов… пятьдесят… десять… Наконечники копий, отразив солнце, возникли у самых глаз…

Удар был такой сокрушительной силы, что в первое мгновение Лукан решил, что длинные контосы боспорцев разрежут их строй, как нож масло.

– Держать строй, ребята! – опять заорал Кассий, и легионеры с грохотом еще плотнее сомкнули щиты.

На них как будто обрушился сметающий все камнепад; они дрогнули под его напором; прогнулся, как налучье лука под натянутой струной, ровный строй, упали под копыта лошадей первые жертвы. И все же этот удар когорта выдержала достойно. Смятое крыло перестроилось. Подбадривая людей, выкрикивали команды центурионы.

Копья ломались о щиты, ржали кони, кричали, направляя их в бой, зашитые в броню всадники. Пилумы римлян больше не пытались пробить закрывавшую грудь лошадей кольчугу, они метили в ноги животных или в открытое брюхо. Лошадь перед Кассием заржала и встала на дыбы – из ее шеи, как длинный смертоносный шип, торчало древко пилума. Всадник, взмахнув руками, полетел на землю и был тут же затоптан. У центурии образовалась гигантская свалка. Лишившиеся контосов катафрактарии рубили сверху длинными мечами, во все стороны летели искры, звон металла оглушал. Казалось, сам владыка Аида выбрался на поверхность, чтобы устроить людям взбучку.

Сильный удар в скулу едва не сбил Лукана с ног. Копье боспорца ударило снова, на этот раз скользнуло по шлему. В глазах вспыхнули звезды, голова закружилась. Пошатнувшись, Лукан крепче перехватил щит. Его поддержал, не давая упасть, стоявший сзади легионер: шагнул вплотную, создав опору для спины.

– Выстоим, трибун! – подбодрил он. – Выстоим и надерем им задницы!

Свалка на фронте превратилась в бушующий океан, который уже не накатывался волнами, а бурлил десятками водоворотов из человеческих и лошадиных тел. Место павших товарищей из первой шеренги тут же занимали легионеры из второй, и поломавшийся строй быстро выравнивался. Боспорцы продолжали атаковать, колоть копьями и бить мечами с какой-то животной яростью. Трупы лошадей мешали и тем и другим, тем не менее напор нападавших не ослабевал, а упорство римян не иссякало.

Сонце стояло высоко в зените, нещадно палило, иссушая землю и плоть; доспехи нагревались так, что одежда под ними обжигала кожу; пот нескончаемыми потоками заливал глаза.

– Клюв ворона в печонку! – выругался Кассий, перерубая гладием древко засевшего в щите копья.

На него налетел новый всадник, натянул поводья, поднимая лошадь на дыбы. Копыта животного мелькнули в воздухе и обрушились на центуриона. Кассия спасла скута, но удар был настолько сильным, что он отлетел назад. Лукан ступил вправо, на его место, поднимая щит выше головы, но нового удара не последовало. Вместо этого на него свалилось тяжелое тело катафрактария, и трибун едва не присоединился к кряхтевшему на земле центуриону. Стоя на одном колене, прикрывая голову скутой, он бросил взгляд на боспорца… и его чуть не вырвало. К ранам и крови он уже привык, но это зрелище могло вывернуть наизнанку даже самого бывалого солдата. Римский пилум вошел в горло всадника до половины длинного наконечника, вошел снизу, прошив голову насквозь; глаза на искаженном жуткой гримасой лице выкатились из орбит, изо рта вывалился и свисал мерзким блином неопределенного цвета язык.