На острие меча

– Трибун этот, похоже, еще жив. – Помощник капитана указывал на человека, покачивавшегося на воде в обнимку с жалкими остатками небольшого суденышка, похоже, лодки.

Флакк шагнул к правому фальшборту, перегнулся через него, всматриваясь. Действительно, лицо человека, еще имевшее розовый оттенок, было обращено к небу, глаза полуоткрыты, и он определенно дышал.

– Поднимите его на борт, – распорядился Флакк, решив, что боспорец, если выживет, может быть полезен.

Обломки лодки вместе с их обладателем багром подтянули к борту септиремы. Затем с помощью веревок и петли подняли человека и опустили на палубу. Веки его глаз подрагивали, дыхание с трудом пробивалось наружу. Флакк склонился над ним, дотронулся до плеча и спросил:

– Кто ты? Как тебя зовут?

Спасенный расцепил потрескавшиеся губы и едва слышно, прерываясь, произнес:

– Мне нужен… трибун… Лукан…

Глава 25

Пантикапей, июль 46 года н. э.

Три значимых события произошли в середине лета, выдавшегося в этом году, по заверениям местных жителей, особенно жарким. Сразу после взятия Киммерика Дидий Галл отправил свой флот к Боспору Киммерийскому, где его уже поджидала свежая эскадра Митридата. Сражение было коротким, но жестоким. Боспорцы бились отчаянно, не уступая легионерам Галла в отваге и ярости. И все-таки, понеся большие потери, отступили. Это событие дало толчок следующему. Очередное поражение на море вынудило Митридата покинуть Пантикапей и перебраться на азиатскую часть своего царства. Его действия, с точки зрения логики момента, были оправданы: значительная часть флота потеряна, преимущество на Эвксине целиком и полностью перешло к римлянам, которые к тому же в любой момент могли блокировать его столицу с моря; на суше дела обстояли не лучше, поскольку армия врага подступила к последней, третьей, линии укреплений и отрезала поставки продовольствия в город, а к дительной осаде Митридат готов не был.

Третье событие имело связь уже непосредственно с Римом, из которого пришли свежие вести… и распоряжения. Император Клавдий решил объединить Верхнюю и Нижнюю Мёзии в одну провинцию, и в связи с этим Авл Дидий Галл отзывался обратно в Томы, чтобы вступить в должность наместника уже единой Мёзии. В любом случае его присутствие там при подобных обстоятельствах было просто необходимо. Восьмой легион Августа возвращался вместе с ним. Правда, не весь. Для завершения войны с Митридатом и поддержания порядка на Боспоре, пока Котис прочно не укрепится на троне, решено было оставить в Таврике небольшой контингент войск. В него вошли две полные когорты легиона, две – легкой пехоты и ала кавалерии в тысячу всадников. Командование этим отрядом принял на себя Гай Юлий Аквила. Оставил он и сирийских лучников, проявивших себя в ходе боевых действий наилучшим образом.

Помимо этого произошло еще одно событие, не связанное с войной, но касавшееся лично Лукана. Вместе с Котисом в Пантикапей вернулась царица-мать Гипепирия. В столице их встречала многотысячная толпа празднично разодетых горожан. Женщины бросали под ноги лошадей царственной четы венки из свежих цветов; радостно кричали, бурно жестикулируя, мужчины; визжали, зараженные общим ликованием, дети. На всем пути следования торжественной процессии, от ворот Пантикапея до ворот Акрополя, из переулков, выходивших на главную улицу и площадь, отовсюду неслось многоголосье: «Слава Котису!» и «Слава Гипепирии, нашей матери!» Причем последних выкриков было заметно больше. Определенно царицу на Боспоре любили и уважали.

Почетное сопровождение молодого царя и его матери состояло из трибунов легиона. Во главе их небольшой колонны, сразу за Котисом и Гипепирией, плечом к плечу ехали Галл и Аквила. На командирах были парадные, начищенные до блеска доспехи, которые своим сиянием могли бы осветить весь Пантикапей. Плюмажи шлемов, как два облака, мерно колыхались в ритм поступи лошадей, грозно бряцало оружие. По просьбе Котиса, чтобы не будоражить местное население, большое количество солдат в город вводить не стали. Ограничились малой алой кавалерии и когортой легионеров. Для охраны дворца и поддержания порядка в полисе этого было вполне достаточно. Завидев грозных солдат Рима, тяжелой поступью марширующих по их улицам, пантикапейцы поначалу робели, но постепенно возгласы переходящего в восхищение удивления стали вылетать из десятков, сотен глоток. Особенно впечатлялись дети и подростки. Вид суровых непобедимых воинов не мог не впечатлить: длинные наконечники пилумов устремлены в небо, большие тяжелые щиты как будто срослись с зашитыми в полосатую броню телами, из-под козырьков шлемов не мигая смотрят перед собой жесткие, безжалостные глаза.

– Не вижу радости на твоем лице, – заметил приятелю Марциал. Он пребывал в прекрасном расположении духа, направо и налево раздавал улыбки глазевшим на него девушкам.