На острие победы

– …Ну, на хрен… Ты мне ща будешь опять задвигать про свои доводы и жаргонами крыть?! Может, стоит вернуться и разузнать все про литерный? А как вдруг окажется, стоит он там и чинится… или выходит сейчас на промысел снова покататься? Мы бы его вскрыли как консервную банку, а?

– Сержант, отставить! – строго произнес Сергачев. – Чего ты дергаешься? Забудь ты уже про этот литерный, там пустышка под чехлом катается, приманка фальшивая, мы доказали это, доложили в Центр. У меня были четкие ЦУ – в случае подтверждения бутафории эшелона сообщить по рации и забыть про него навсегда. Мы так и сделали. Успели доложить нашим. Что еще? Будем рисковать оставшимися жизнями и уходящим временем, чтобы ловить и ликвидировать деревянный макет большой игрушки Гитлера? Вы и так положили кучу своих ребят ради этого. Давайте продолжать задуманное и загонять фамилию шпиона для Центра, дай бог, они там разгадают этот ребус, ешкин кот.

– Я согласен со Степанычем, – оповестил Селезень.

– Я тоже, сержант! – отозвалась Пешкова. – Он прав на все сто. Не нужно путать задачи, бегать зайцами зазря и срочно следует довыполнить поставленную цель.

– Красиво все поете! Ишь… – Машков со злости пнул пленного и стал разбирать ворох серой формы. – Серега, ты… и ты, Лизка, одевайтесь. Степаныч… наш мудрец, елы-палы, останется в прикиде пруссака-железнодорожника. Правда, ты уже весь грязный и раненый. Но окромя этого, больше и нет ничего. Все, рассосались по кустам, Сергачев, сторожи пленного. Только не так, как прошлого… этого рыжика.

– Есть, – сухо сказал ветеран и, тряхнув винтовкой, подошел ближе к офицеру, лежавшему у березы, – лежи, фриц, и не рыпайся, не хочу брать грех на душу.

– Мда уж-ж! – ехидно скривился сержант и ушел за куст переодеваться.

Чуть позже группа вышла в рейд. Нужно было за ночь преодолеть десяток километров на север, навести шорох в Ауловенене, затем снова обойти Шлиссенгард и почти вернуться в бывалые места, в район Радшена. Что делать, если ключевое слово кроссворда носило именно такие буквы – немцы же не могли специально настроить городков и сел для дерзких живучих русских диверсантов!

Ночью за отрядом увязалась какая-то бродячая собака, жалобно скуля и никак не отставая от людей, крадущихся мимо мелких деревень и обходивших посты немцев. Пришлось Селезню прикончить пса, сначала заманив его сухарем. Пленный, тащивший заряды для гранатомета, запасные магазины для автоматов и вещмешки, старался во всем угодить разведчикам, даже подсказывал, как лучше пройти в том или ином направлении. От этого и Сергачеву, и Пешковой становилось на душе более тягостно и грустно от мысли, что этому молодому курносому блондину скоро придется перерезать горло, отправив в мир иной как ненужного свидетеля, врага и лишний балласт. Так паршиво Семену Степановичу давно не было.

Они продолжали шагать дальше, держась темных лощин, низких обводненных логов и полосок леса вдоль полей. Местность за Шлиссенгардом совсем не подходила для пряток от противника своим редколесьем и обширными лугами, но темнота способствовала скрытному продвижению.

В полночь достигли окраин Ауловенена. Сделали привал. Перед боем нужно было отдохнуть, набраться сил и задора, попрощаться с пленным, выработать план умелых действий. Машков сделал знак Селезню, и тот вяло поднялся с травы. Сергачев бросил взгляд на Пешкову, пытаясь найти в ее глазах сочувствие и поддержку своим гуманным мыслям, но девушка, казалось, не обращала внимания на происходящее.

– Сержант, прости… гм… А нельзя как-то иначе, не устраивать резню, взбрыкивания, не выглядеть злобными псами? – не вытерпел и выпалил ветеран.

– Псами? Степаныч, ты че, в натуре? Из церкви вышел, целый день молясь? Или в этом фрице признал своего племяшку? Ты посмотри на него, твою мать! Он сейчас тебе пятки лижет, а вчера и завтра вон у того стога расстреливает. Их послали нас найти и уничтожить. Если доведется – то пленить, а потом все равно расстрелять голыми за амбаром и скормить червям в выгребной яме. Ты пока там у себя на Урале таскал железо на горбу, мы каждый божий день сталкивались с такими, как эта гнида, нос к носу, бились и будем биться, пока победа не настанет. Пока ты в тылу робил, они жгли, стреляли пачками народ наш, деревни и города стирали с лица земли, пленных наших из пулеметов мочили, детей пополам рвали и стариков наших в сараях жарили. Ты че, отец?! Бес попутал?

– Ну… не так же… как они… как того пса бродячего… Сережка, ты же сам сын чей-то… – Сергачев заблеял, потерялся, развел руки в стороны, крякнул.

– Отставить тут нытье всякое! – прикрикнул Машков, вскочил, заходил между бойцами, сжимая кулаки. – Мне в отряде не нужно гуманистов. Мне воины нужны! Солдаты. Безжалостные, хитрые и с одной лишь целью в башке – мочить этих гадов. Мочить! Как можно больше и дольше. Чтобы аукалось и в Берлине ихнем, и в Москве слышали.

– Вон оно как!