На островах дракона

Можно представить теперь, с какой радостью встречаем мы Манаха, ушедшего со старостой Ринджы и вернувшегося в сопровождении молодого парня, которого он представляет как своего подручного и добавляет, что тот жаждет, разумеется за соответствующую плату, обслуживать нас. Похоже, что он умеет делать все, так как воспитывался у миссионеров Флореса, окрестивших его звучным именем Паулус. Парню лет двадцать, лицо у него, как у всех горцев Флореса, ярко выраженного папуасского типа, сам он среднего роста и атлетического сложения. Первое впечатление самое благоприятное, и мы безудержно благодарим Манаха за проявленную инициативу.

Однако очень скоро нам приходится сбавить пыл. Как все воспитанные миссионерами молодые азиаты или африканцы, которых мне доводилось встречать, он тоже представляет собой смесь женственности, медлительности и других различных комплексов.

В лагере он проводит большую часть времени за чтением карманной библии, которую держит в своей коробке вместе с остальными сокровищами. Сморщив от усилий лоб и водя пальцем по строчкам, он часами бубнит по слогам текст, причем достаточно громко, чтобы показать нам, что он «интеллигент» и не опустится до презренных работ, которые надлежит выполнять женщинам! То, что мы выполняем эти работы, отнюдь не разубеждает его, напротив, он явно считает нас обездоленными белыми, которым самим приходится таскать и готовить себе все!

Не стоит говорить, с какой радостью через две недели смотрели мы, как Манах усаживается со своим протеже в случайно завернувшую рыбачью лодку. Мы остаемся одни, так в общем-то спокойнее. Тем более что наше одиночество частенько нарушают рыбаки, которые привозят нам в обмен на леску и крючки рыбу, кокосовые орехи и красный пальмовый сахар в виде маленьких палочек, завернутых в листья. Мы обожаем эту разновидность нуги и объедаемся ею, несмотря на понос, регулярно следующий за этим излишеством.

Нас навещают жители соседних островов с женами и детьми. Они являются за лечением, как правило привозя нам маленькие подарки: рис или привязанных к носу лодки цыплят. Но нам вполне хватает дичи и рыбы, так что мы приберегаем этих цыплят на «черный день». Они свободно бродят по лагерю и удаляются только на поиски насекомых, а с наступлением темноты собираются на деревьях вокруг палаток. Один здоровый петух даже выбрал себе ночным насестом ветку, нависшую как раз над нашим походным столом, и нередко за ужином к нам в тарелку попадают «осадки» специфического происхождения.

К концу первых недель у нас уже настоящий птичник из двадцати кур и петухов. Теперь первое, чем я занимаюсь после пробуждения, это раздача с помощью «цып-цып-цып» всей этой квохчущей массе ежедневной порции риса и маиса.

Гнезда эти куры устраивают где попало в зарослях кустарника, и целый день слышно, как они кудахчут, возвещая о яйцах, но найти их среди колючек и шипов в густой траве случается нечасто. Вполне возможно, что большую часть гнезд разоряют вараны и крысы.

Крысы кишмя кишат в Лохо Буайя и ставят передо мной проблему научного порядка. В 1941 году один голландский ученый впервые описал гигантскую крысу, пойманную как раз в Лохо Буайя; по форме зубов, похожих на клеверный лист, она напоминает вид, водившийся в этих же местах и вымерший миллионы лет назад. Это живое ископаемое представлено в настоящее время лишь двумя экземплярами, принадлежащими голландскому музею. Естественно, мне очень хочется поймать хотя бы еще одну.

Уже трижды я замечал крыс величиной с кролика, которые, как мне казалось, питались красными плодами фигового дерева. Каждый вечер теперь я ставлю ловушки, а приманкой вешаю кусок печенья, огрызок мякоти кокосового ореха или корень маниоки. Однако утром в половине ловушек оказываются самые обычные крысы, а в остальных торчат клешни земляных крабов.

Эти крабы диаметром с блюдце — наш бич: они накидываются на все съедобное, а так как они одинаково хорошо себя чувствуют в воде, на суше и на деревьях, то уберечь от них провизию страшно трудно. В Лохо Буайя они чуть не стали причиной судебной ошибки. Дело в том, что несколько дней подряд мы обнаруживаем систематическую пропажу мыла и полотенец, причем пропадают они из самых разных мест.

Поначалу мы, естественно, обвиняем друг друга в неряшливости и кричим, что вещь после употребления нужно класть на место. Затем подозрение падает на нашу домашнюю обезьяну — вертихвостку Титину. Обыск в ее любимом тайнике, устроенном в дупле дерева, не дает никаких результатов, если не считать кружки и авторучки Петера, считавшихся давным-давно потерянными.