На островах дракона

Но зато акклиматизированный, он может жить очень долго. Так, в берлинском зоопарке варан прожил тридцать лет, прежде чем погиб под бомбежкой во время эвакуации во Франкфурт. В зоопарке Сурабайи (Ява) пара комодских варанов даже произвела на свет потомство, причем при весьма оригинальных обстоятельствах. Ящеры прожили долгие годы вместе в этом заведении и ни разу не давали отпрысков. Когда началось наступление японцев, директор зоопарка решил пристрелить их, иначе во время боя они могли сбежать и сделаться виновниками несчастных случаев. Каково же было его удивление, когда через шесть недель он обнаружил в загоне, где обитала драконья чета, двадцать пять маленьких варанчи-ков. Вполне вероятно, что ящеры неоднократно откладывали яйца, но каждый раз пожирали свое потомство, и лишь благодаря ликвидации любящих родителей дракончики смогли явиться на свет.

Комодский варан откладывает примерно двадцать пять белых яиц эллиптической формы размером с гусиные (92–100 мм в длину и 50–63 мм в ширину), покрытые мягкой, но прочной пергаментной скорлупой. Яйца он зарывает в песок или рыхлую землю, и детеныши сами вылупляются шесть — восемь недель спустя.

За время нашего пребывания на острове нам, к сожалению, не удалось увидеть, как размножается этот ящер. Старый Солтан объясняет это тем, что сейчас сухой сезон, а варан кладет яйца в сезон дождей. Солтан рассказывает, как присутствовал при появлении детеныша комодского варана:

— Утром иду я на охоту и вижу: самка буайя дарат ловит кого-то. Подхожу ближе, оказывается, это детеныши дракона выползают из дырки в земле. Шустрые такие и все в мать. Иду и руками машу на нее, чтобы напугать, прогоняю и смотрю: в дырке на глубине сантиметров тридцать — сорок лежит еще много-много целых яиц. Открываю пару-другую, а там, как ружейная собачка — свернувшись, лежат драконята по одному в каждом, сантиметров двадцать — двадцать пять в длину. Положил я их на землю, и они сами быстро-быстро стали удирать.

Хоть я взял себе за правило с крайней осторожностью подходить к «достоверным» рассказам очевидцев, часто искаженным устными преданиями или так тесно переплетенным с легендами, что зачастую трудно бывает отделить правду от прикрас, тем не менее я склонен верить рассказу старого Солтана; когда я спросил у него, как выглядели найденные им яйца, он дал мне описание, в точности совпадающее с моими научными данными.

Завидуя успеху своего старшего товарища, Саид, который тоже не заснул после нежданного визита Дедушки, в свою очередь решает поведать о том, как дракон нападает на буйвола.

— Заметит дракон буйвола, — рассказывает он нам, — подкрадывается к нему по-хитрому, в траве, и сразу кусает за ляжку. Буйвол удирает во весь опор, но буайя дарат и не думает бежать за ним, потому что знает — нога обязательно загниет из-за яда, который получается у него во рту от застрявших между зубов кусочков мяса. Дня через два буйвол уже так плох, что почти не может двигаться. Дракон тогда кусает его за вторую ляжку, и вторая нога тоже гниет. Проходит еще несколько дней такой «ловли» — и бедный зверь так слабеет, что сдается живьем своему мучителю.

Заметив Саиду, что рассказ его — чистой воды выдумка в том, что он наделяет дракона хитростью, которой у него и в помине нет, я тем не менее нахожу, что в нем есть и правдоподобный момент — это касается гангрены, образующейся после укуса ящера. Общеизвестно, что инфекция, занесенная в результате укуса или удара лапы плотоядного животного, гораздо страшнее самой раны. Случалось, что охотники, даже слегка оцарапанные пантерой или львом, без соответствующего лечения умирали спустя несколько дней. И все потому, что кусочки гнилого мяса, застрявшие под когтями животного, превращаются в подлинные рассадники вируса гангрены или столбняка. У рептилий тот же эффект дает укус питона или удава, то есть неядовитых змей. Ничего удивительного поэтому, что комодский варан, плотоядное существо в полном смысле этого слова, наносит раны, превращающиеся затем в очаг опасной инфекции. Не мудрено, что укушенные ящером животные погибают, заканчивают свои дни в пасти дракона, причем не обязательно того, который нанес рану.

Так мы продолжаем беседовать о драконах и буйволах, как совсем рядом несколько раз раздается хриплый рев оленя.

— Попробовать выйти на него с лампой? — спрашиваю я.

— Ничего не выйдет, туан, это не олень, а сетан — черт, прикинувшийся оленем, чтобы обмануть тебя, как давеча утром.

Он намекает на утреннее происшествие. То, что случилось, останется у меня как одно из самых тяжких охотничьих воспоминаний в моей жизни.

С утра мы вышли на поиски буйволов. Но Саид показал мне большого оленя, четко вырисовывающегося на вершине холма метрах в трехстах от нас. Хоть я и противник стрельбы с большого расстояния, ибо она не позволяет сделать хорошего выстрела, я все же поддался соблазну и, положив карабин на выступ скалы, тщательно прицелился в голову животного, чтобы либо убить его, либо честно промазать, а не напрасно ранить.

— Что за блажь — бить с такой дистанции! — возмутился Петер.