На острове

Самуэль покачал головой и взял у него соломинку. Коробка была его. Он сам ее распакует. Человек пожал плечами, снова сел и стал смотреть, как Самуэль доставал банку из-под кофе с разными пуговицами, пакет с кабельными стяжками и проволокой, керамического мишку, сжимавшего в лапах выцветшее оранжевое сердце, треснувшую обеденную тарелку с рисунком ананаса. На дне коробки лежал фотоальбом. Он был старый, в переплете на кольце, обложку украшал рисунок мальчика в расклешенном комбинезоне, с лейкой в руках. Когда Самуэль вытащил альбом из коробки, из него выпали фотографии, расшатавшиеся от времени. Он наклонился и стал собирать их с пола. Человек по другую сторону стола опустился на четвереньки и достал одну из-под большого холодильника. Взглянув на нее, он моргнул и метнул ее по столу.

На фотографии был молодой человек, почти еще подросток, в военной форме. Берет чуть скошен налево, шея окостенела; он не улыбался, и глаза были тусклыми, как будто он долго стоял не моргая. Формальный погрудный портрет в белой рамке.

САМУЭЛЬ СТАЛ СМОТРЕТЬ ДРУГИЕ ФОТОГРАФИИ. Толстая женщина в переднике помешивала кастрюлю над открытым огнем. Позади нее стоял и счастливо смеялся мужчина. На следующей фотографии был фасад дома. У недокрашенной стены стояла стремянка. В окне угадывалось лицо. Дальше сидели на скамейке пятеро молодых людей и пили газировку из бутылок. Снова тот парень в форме, теперь стоявший перед покрашенным домом, повернув голову в сторону, словно разговаривал с кем-то оставшимся за кадром. На следующей фотографии Самуэль узнал себя – он смотрел в камеру и улыбался. Еще две с ним и, если он не ошибался, с родителями и собакой, обнюхивавшей куст на заднем плане. На этих фотографиях он был в полный рост: неуклюжий мальчишка, не привыкший к обуви, как и многие его ровесники, – далеко не все из них носили даже сандалии. В то время – за несколько месяцев до переворота и после него – встречалось немало таких ребят. Обутые – так их называли, ходивших, прихрамывая, на марши и спотыкавшихся на лестницах. В основном это была молодежь из бедных семей или с улицы, так или иначе неблагополучная. Военные находили их и обещали жилье, еду, деньги. Несколько уличных знакомых Самуэля не устояли перед искушением. Одним из них оказался Пес. Как-то раз на выходных он заглянул на район попонтоваться.

«А это что такое?» – спросил его Самуэль.

«Это что? Ты, что ли, про мою новую жизнь? В которой мне не придется спать в подъездах и перебиваться мелочовкой? В которой полиция не будет отвешивать пендели за то, что стою не в том месте?»

Самуэль смотрел на блестящие черные ботинки Пса и на винтовку, висевшую у него на плече, словно сумка.

«Это, – сказал Пес, – это сила. Я тот, к кому люди прислушиваются. Бери с меня пример. Не вечно же смотреть кино про копов и бандитов из-под сидений. Надо жить реальной жизнью».

«Думаешь, туфли делают пса человеком? Ты всю жизнь будешь псом».

«А тебе и этого не видать».

Но это было давным-давно, еще до Мирии, до протестов. До тюрьмы. И тем не менее каждый день своей тюремной жизни именно Пса он узнавал в солдатах и надзирателях. В молодых людях, не имевших понятия, что они творят. В тех, кто вставал по стойке «смирно», гремел винтовками по решеткам, рявкал заученные команды. А правда заключалась – на тот момент, а может, и на много последующих лет – в том, что Самуэль завидовал ботинкам Пса. И его форме. Неужели он завидовал тем, кто не хотел чего-то большего, не хотел подняться из грязи и стать кем-то?

Самуэль отложил фотографии. Человек перегнулся через стол, взял их и стал медленно рассматривать, пока Самуэль открывал альбом. На большинстве страниц целлофан отстал, и многие фотографии выпадали, когда Самуэль перелистывал альбом. Там был торт на день рождения с воткнутой в него пластиковой куклой, отчего казалось, что она одета в платье из розовой и белой пены. Рядом стояла девочка в похожем платье, в толстых очках и с широкой улыбкой. И мальчик – тот, что был в военной форме, но совсем еще ребенок – с платочком в кармашке, по-бандитски гнувший пальцы. Дальше мальчик с девочкой в праздничном платье стояли перед закрытыми шторами, держась за руки с недовольным видом, так что у девочки дрожали, размываясь, губы. И хотя это были чужие воспоминания, они растрогали Самуэля, и он вспомнил ту женщину, которая подобрала его у тюремных ворот, отвезла к себе, накормила, приодела и попробовала что-то выяснить о его семье.

«Извините, – сказала она, – не могу найти никакой информации о Мирии или Леси. Про них тут ничего, а ваша мать, боюсь, скончалась несколько лет назад. Но мне удалось найти вашу сестру. Я отвезу вас к ней, это не очень далеко. Уверена, она обрадуется вам».

Когда женщина привезла его к дому сестры, она похлопала Самуэля по плечу, словно расталкивая ото сна:

«Мы на месте, дядя».

Улица была оживленной, по обеим сторонам высились жилые дома, а тротуар был завален мусором. Женщина за рулем указала на мятно-зеленое здание метрах в десяти, с темными окнами: