На острове

«Нечего тут видеть. Ты не прав, сосед, очень не прав».

Несмотря на это, отец подружился с ними и велел Самуэлю носить его через улицу и подавать им всем кофе. Он сидел и разговаривал с ними часами, а потом стал помогать им нанизывать бисер на проволоку, резать банки из-под газировки и украшать машинки, которые дети гоняли по пыльным улицам. Но денег за свою работу никогда не брал. Он говорил, что деньги ему не нужны, хотя в его семье их вечно не хватало. За спиной у него мигранты давали деньги матери Самуэля. Она убирала их в старый платок и говорила ему:

«Меня не красит, что я беру деньги у беженцев. Они хорошие люди, но пусть хоть немного раскошелятся за то, что живут здесь».

Она была не одинока в таких чувствах. Независимость не принесла того, что обещалось. Какое там – многие жаловались, что стали жить хуже, чем раньше.

«Это хорошо и замечательно, что у нас теперь есть право голоса, – говорили они, – но одним правом сыт не будешь».

Как не будешь сыт ни новым флагом, ни фанфарами национального гимна. В народе росло недовольство, и все больше человек проникались горечью за невыполненные обещания. К ним относился и Самуэль. Он видел, что его отец – ухмылявшийся калека, дуралей, твердо веривший, что президент – это мессия, который однажды сойдет в трущобы и выразит благодарность увечным и скорбящим за их службу родине. Отец гордился тем, что считал своим вкладом в историю и видел себя не последней фигурой для будущих поколений. Так считал старик, которого забыли даже прежние друзья по Движению, а иные обходили его дом стороной, до того им навязли в зубах его выспренные речи.

Тем временем набирал популярность генерал, который войдет в историю как Диктатор. Он-то не гнушался ходить по трущобам и тратить время на простых людей, выслушивая их жалобы. Когда собиралась толпа, он говорил с людьми раскатистым голосом, а когда толпа разрасталась, он брал рупор и так орал, что, казалось, на верхних этажах домов дрожали стекла. Он играл на страхах и надеждах людей. А в их бедах винил иностранцев и клялся навести в стране порядок.

«Слушайте меня, если вы голодны, слушайте меня, если вам холодно и тревожно, – обращался он к людям. – Я такой же, как вы. Я знаю, каково вам. Не думайте, что я другой, раз ношу форму. Под ней я такой же, как любой из вас. Мы с вами сражались за независимость. Мы с вами сражались за свою нацию. Мы с вами теряли любимых, сидели в тюрьмах и проливали кровь. Мы с вами умирали. Почему же после всего этого мы делим страну с иностранцами? Пусть уезжают к себе домой и сражаются за свою свободу. Нам не надо, чтобы они присваивали наше, получали задаром то, за что мы так храбро боролись. Эта страна наша, и больше она никому не принадлежит. Больше никто не имеет права находиться здесь. Эта страна наша и больше ничья. Пришло время показать им, что мы им не рады. Пришло время выдворить их из страны!»

В своих речах он обличал новое правительство и президента, заявляя, что они не думают о родине. Неужели им совсем нет дела до тех, кто привел их к власти, проливая пот и кровь? Неужели им нет дела до своего народа? Власть развратила их. Власть заставила их забыть обо всех, кроме себя.

Самуэль не любил вспоминать о том времени. Даже много лет спустя он не мог подумать об этом без стыда. О своем участии в том, что генерал назвал «выбраковкой». Самуэлю иностранцы не мешали. Но он был молод и горяч, и когда эта волна докатилась до его района, он оказался захвачен ею. Впоследствии он старался не думать об этом, не вспоминать о том, как взял топор с поленницы и присоединился к уличной потасовке. Он никого не убил в тот день, хотя всех, на кого замахивался, всех, за кем гонялся, он винил в наивности отца, в том, что он стал калекой, в том, что они лишились дома в долине и прозябали в бедности в грязном городе.

Стыд пришел не сразу. Ему не было стыдно, когда он выгонял из дома друзей отца, невзирая на их мольбы, когда крушил их корзинки и разбрасывал по тротуару зверушек из бисера, словно жертв ужасной бойни. Он смеялся, когда женщина споткнулась на улице, когда мужчина обмочился, а их ребенок мямлил что-то на своем языке. А после, когда «выбраковка» была подавлена, а с улиц убрали тела и хлам, он внимательно осмотрел топор. Он знал, что никого им не ударил, но все равно, увидев пятнышко крови на рукоятке, несколько дней проходил с гордо поднятой головой, воображая себя героем.

Родители Самуэля не догадывались о его причастности к той бойне. Если они и узнали об этом, то не от него. Хотя они не могли не замечать все возраставшей дистанции между ними и сыном. Их отношения не были гладкими с тех пор, как они перебрались в город, но Самуэль всегда заботился о том, чтобы семья не голодала. Теперь же он ничего не приносил домой. Он рано вставал и уходил, а возвращался только под утро, всегда с пустыми руками. Толком не выспавшись, снова вставал и уходил.