На острове

«Господи, какая пошлость. В этом ты весь. Готов, блядь, растить чужого ребенка и жениться на той, которая терпеть тебя не может».

Отец Самуэля оказался в восторге от этой новости. Ничего он не желал сильнее, чем внука, рожденного в свободной стране. Когда Мирия пришла к ним в дом, он только об этом и говорил, алчно поглядывая на ее округлый живот.

Но Мирия не разделяла его восторга. Она отказывалась находиться в их однокомнатной квартирке дольше десяти минут, ничего не ела и не пила. Ее возмущала нищета и попрошайничество родителей Самуэля. Увечные ноги отца. И то, что его сестра обмирала перед военными и, по слухам, сошлась с Псом, когда он стал солдатом. А больше всего ее возмущало, что они присвоили бизнес своих бывших соседей. Только вместо зверушек из проволоки и бисера они делали сувениры в виде государственных флажков, силуэтов родины и солдатиков. И никогда не отклонялись ни в цветах, ни в формах. Чтобы никто не спутал их изделия с символикой оппозиционных партий – запрещенных, преследуемых, казнимых. Поэтому они использовали всего несколько цветов: зеленый, красный, черный и мутный армейский хаки.

Иногда по пути на собрания Самуэль со своими новыми друзьями проходил мимо Мэри-Марты, продававшей сувениры, сидя на тротуаре. Мирия ее в упор не замечала, но Самуэль как-то раз остановился перекинуться парой слов.

«Привет, как дела сегодня?» – спросил он.

«Не топчи грязными туфлями одеяло».

«Извини, – он отступил, глядя, как сестра сидит, сгорбившись, и грызет какой-то пластик. – Может, пойдем с нами? Думаю, тебе понравится. На собраниях всегда интересно».

«Ну еще бы, я уверена, это очень интересно – дни напролет рассуждать о том, как вы спасете мир, пока остальные пытаются заработать денег, чтобы вас накормить».

«Не говори так. У тебя превратные представления».

«Ой ли?»

Самуэль присел рядом с ней, взял в руки проволочного солдатика.

«Хорошо выглядит. Кто его сделал?»

«А ты как думаешь? Отец».

«Что ж, хорошая работа».

Сестра стряхнула грязь с одеяла.

«А помнишь, – сказал Самуэль, – какие он вырезал нам игрушки, когда мы жили в долине?»

«Нет».

«Да ладно, вспомни. Отличные игрушки. Лев и такой еще слоник».

«Сказала же, не помню. Я была младенцем. Я ничего не помню о том времени».

Самуэль положил солдатика на место.

«Скажи, ты не видела Пса в последнее время?»

«Не начинай опять. Мне шестнадцать лет. Я могу делать что хочу».

«Я просто спросил. Он был мне другом, ты же знаешь».

«Я знаю, кем он был для тебя, и знаю, как теперь ты смотришь на него. Хорошо же ты устроился: судишь всех, живешь как хочешь, и никакой ответственности».

«У меня есть ответственность. Я несу ответственность перед родиной…»

«Господи, Самуэль, хватит уже этого дерьма. Отъебись уже, хорошо? Уебывай на свое собрание и оставь меня в покое».

Однажды Мирия пришла к ним домой и увидела родителей Самуэля за работой. Его мать щурилась в тусклом свете и говорила с улыбкой:

«У нас не было денег, чтобы дети в школу ходили. Но у вашего ребенка будет больше возможностей. Уж мы ради этого засучим рукава. Он будет читать и писать. Станет образованным человеком и найдет хорошую работу. Может, в банке».

Отец Самуэля кивнул:

«О да. И у него будет имя под стать его счастливой доле. Свобода или Народ. Что-нибудь такое, чтобы всякий раз, как он назовет свое имя, его наполняла гордость за то, что дед его не зря сражался, за то, что я ему подарил свободу от рабства».

И тут Мирию прорвало:

«Да где эта ваша свобода? Что принесла народу независимость? Ваше поколение оставило нам только нищету. Вы должны были довести дело до конца. Вырвать все под корень, начать все с чистого листа, а не просто вывеску сменить. У нас сейчас все как было: коррумпированная элита и бесправная беднота. Беднота должна восстать. Вот когда вы получите свободу – не раньше. А не это жалкое существование, когда вы подбираете крохи, убеждая себя, что ради этого стоило рисковать жизнью. Это не свобода, и я не дам внушать моему ребенку, что эта бесправная тюрьма лучше, чем она есть».

Отец Самуэля заморгал на Мирию:

«Ты очень сердитая девушка. Смотри, не то ребенок будет желчный».

«Лучше желчный, чем недоумок».

И все же вскоре Мирия согласилась переехать к родителям Самуэля. Она работала переводчицей в новостном агентстве – переводила с английского международные новости, которые печатали национальные газеты. Но из-за возросшего давления цензуры и паранойи правящей верхушки большинство международных новостей оказалось под запретом. И агентство закрылось. Мирия потеряла работу и не могла больше оплачивать квартиру.

Она всегда рубила сплеча, никогда не боялась откровенных высказываний. Но теперь присмирела. Когда другие говорили, она барабанила пальцами по столу. Опрокидывала полбутылки пива или жадно затягивалась сигаретой, лишь бы заткнуть себе рот. Но глаза ее на собраниях метали молнии. А хуже всего она себя чувствовала по ночам. Однажды Самуэль проснулся и увидел, что она сидит рядом с ним, подтянув колени к подбородку, и курит, глядя на него с прищуром.

«Что такое?»

«Ты говоришь во сне. Ты это знаешь?»