На острове нелетная погода

— Да, днем, когда все стало известно, я убедилась, что не ошиблась. Но уже в то время моя любовь будто испарилась из сердца и ее сменила ненависть. Я видела перед собой не сильного и смелого, волевого и благородного человека, а низкого и подлого, лицемерного и трусливого. Он всем лгал и не дорожил ни друзьями, ни близкими, заботился только о своей карьере. И к тебе он посылал меня, чтоб был повод обвинить нас… И умирать за такого подонка мне расхотелось.

Как сложен и трудно постижим человек! Сколько раз я ошибался в людях, вот и Лесничука распознать не сумел. И не только я, Светлана жила с ним бок о бок, что называется, читала его мысли, а раскусила только в последний момент, и то совершенно случайно.

— Где он? — Я был полон решимости найти его, посмотреть ему в глаза и спросить: «Как твои зубы, командир?» И дополнить: «Больные зубы, говорят, дурно пахнут, и боюсь, это очень не понравится твоей москвичке, генеральской дочке». За ужином у Лесничука был такой вид, что виноватым себя он нисколько не чувствовал, и со мной вел себя так, словно я не знал его тайны. Значит, он либо заручился чьей-то поддержкой, либо был уверен, что я ничем помешать ему не могу и инспекторская должность у него уже в кармане. Что ж, посмотрим.

— Не знаю, — ответила Светлана. — Он утром как ушел, так и не приходил.

— Хорошо, я найду его.

Светлана встала. Я помог ей одеться и проводил до лестничной площадки. Вернулся, позвонил дежурному по полку.

— Подполковник Лесничук на КП, — сообщил мне дежурный. — Там снова обстановка усложнилась, и я только что хотел звонить вам, Борис Андреевич. Боюсь, как бы командир не наломал дров.

«А я-то при чем?» — чуть не сорвалось у меня с уст. И хорошо, что не сорвалось. Мстительный запал погас мгновенно: только час назад я упрекал Дятлова, что напрасно тратим силы на войну между собой, и чуть было сам не заслонился мелкой обидой от ответственного дела.

— Подошлите мне машину, — попросил я.

— Есть! — обрадованно крикнул дежурный.

ПРИКАЗАНО УНИЧТОЖИТЬ

У самого КП в свете фар я увидел коренастую, приземистую фигуру в летном обмундировании. Дятлов. Он остановился, подождал, пока я вышел из машины.

— А, это ты, — обрадованно произнес он, хватая меня под руку и увлекая к двери КП. — Твой прогноз оправдался, разведчик снова объявился.

— Знаю. Потому и мчусь сюда.

Мы вошли в окутанное полумраком и тишиной помещение. Казалось, здесь никого нет, и лишь голубоватый свет от экранов да темные силуэты людей около них говорили о напряженной обстановке.

Я подошел к экрану, за которым обычно сидел штурман наведения, и, к своему удивлению, за спиной майора Пилипенко — начальника КП я узнал сразу — рассмотрел генерала Гайдаменко. Когда он прилетел? Видно, совсем недавно, на вертолете, и видно, обстановка не менее серьезная, чем вчера.

Генерал поприветствовал нас кивком и взглядом указал на планшет: посмотрите, мол.

Я взглянул на громадную плексигласовую перегородку, иссеченную черными и красными линиями. Да, обстановка, пожалуй, посложнее вчерашней: с севера на юг по-над самым побережьем шел разведчик, параллельно ему, как эскорт, — пара наших перехватчиков; а с юга на север в Охотском море летел гидросамолет, огибая Дальневосточное побережье. Его тоже сопровождала пара истребителей. А над точкой 5 появилась еще одна цель, низколетящая, более скоростная, чем разведчик, и еще неопознанная. Курс ее лежал к нашему побережью.

— Кто в небе? — спросил Дятлов штурмана наведения капитана Селезнева, место которого занял Пилипенко.

— Пары майора Октавина и капитана Черенкова.

— Кто в готовности?

— Пара майора Журавлева.

Хорошая, слетанная пара, отметил я. Но у ведущего и ведомого метеоминимум не соответствует погоде: облака цепляются за сопки и не видно края аэродрома; потому, наверное, и тянет генерал с командой на взлет. А не лучше ли перенацелить пару Черенкова, сопровождающую гидросамолет? Этот тихоход никуда не уйдет — его успеет перехватить любой наш истребитель. Но, взглянув на цифры, показывающие время взлета и прохода различных отрезков пути, я понял — Черенкова перенацеливать нельзя: топлива у него осталось немного и минут через десять генерал даст ему команду возвращаться. У майора Октавина времени на полет чуть больше, но не настолько, чтобы посылать его на преследование.

«А где же Лесничук?» — вспомнил я и посмотрел влево, где располагались другие экраны радиолокационных станций. И увидел его. Лесничук стоял в углу, опустив голову, безучастный, безмолвный; по-моему, он даже не воспринимал происходящее. О чем он думал? Или о ком? Об упущенных шансах попасть в Москву, о генеральской дочке или о Светлане? Вернее всего, думал он о себе, о том, как он несчастен и как судьба жестоко подшутила над ним; лицо жалостливое, отрешенное.

А мне жаль его не было: можно простить многое — ошибки, вспыльчивость, заблуждение, — но простить предательство нельзя; а Лесничук ради собственной карьеры поставил на карту все: честь, дружбу, семью, коллектив…