На отшибе всегда полумрак

Очнувшись, он почувствовал, как в кожу рук и ног что-то впивается, удерживая его в сидячем положении. Веки набухли, но, приложив усилия, Ален смог открыть глаза. Он находился в просторном помещении, стены которого были сложены из огромных деревянных досок, обтянутых клеенкой. Мебели не было, слева, в дальнем углу стоял большой устаревший пылесос. Справа от него — небольшая тумба, на которой лежал скотч, молоток, ножницы. Что было внутри, он не знал, но думать об этом совершенно не хотелось.

Тот самый сарай, о котором рассказывала Иллая. К горлу подкатила тошнота, когда он представил женщину, сидевшую на этом стуле до него. Как она могла, как могла творить такое? Он не верил, не хотел верить. Эта чуткая, добрая девушка, любящая детей. Ее мягкий взгляд, теплая улыбка. Она просто больна, у нее раздвоение личности, или очень серьезная степень шизофрении, или еще что-то. Ей нужна помощь. Он смог бы помочь ей, если бы только она рассказала, если бы позволила ему.

Его размышления прервал ее голос:

— Привет, детектив, и добро пожаловать.

Во рту было сухо, язык казался размякшим и не хотел шевелиться. Иллая подошла к нему и показала бутылку воды.

— Будешь? Клянусь, в ней ничего нет.

Он только кивнул и постарался уловить ее взгляд. Она улыбалась, а в ее взгляде проскальзывало снисхождение. Девушка открыла бутылку и поднесла к его губам. Он стал жадно глотать воду. Когда закончил пить, она убрала почти пустую бутылку.

— Почему? — прохрипел он.

— Что почему, детектив?

— Зачем все это? Тебе нужна помощь, Иллая. Я смогу помочь.

Она улыбнулась.

— Нет, Ален. Я такая, какой он меня создал. Мои родители сделали меня такой. И ты не сможешь мне помочь. Даже не так. Я не нуждаюсь в твоей помощи, потому что это мой путь.

— Это ты убила своих родителей?

* * *

Это был мой праздник, выпускной в университете. К тому времени на моем счету уже было исчезновение трех плохих мам и одного отвратительного папы. Но именно в тот вечер я захлопнула дверь в прошлое навсегда и сделала еще один шаг в будущее.

— Вы с Сиреной росли вопреки всему, — сказал он мне, привязанный к любимому стулу на кухне. — Несмотря на то, что мы с Люси перестали вас замечать, вы, словно сорная трава, пробивались к свету, росли и крепли. Ты выжил, сын, только потому, что она любила тебя. Ох, Сирена любила тебя больше всех на свете. Как только ты родился, она не отходила от тебя, возилась с тобой, делилась едой. Пока она была маленькой, она считала, что у нее есть брат. А когда она поняла, что я сделал, заметила мою злость и ненависть к тебе, презрение поселилось в ее взгляде. Каждый божий день, когда наши глаза встречались, я видел в них упрек. Да кто она была такая, чтобы обвинять меня? Кто наделил ее этим правом? Чем старше она становилась, тем больше пыталась мне противоречить. Когда я ловил ее на непослушании, во мне не было жалости, я лупил ее сильнее, чем дворовую собаку. Но она была упряма, вся в мать. Она была вся в мать…

Я сжала кулаки и ударила его по лицу. Это он не имел права даже заикаться о ней.

— А теперь развяжи меня, Александр, — зарычал он. — Посмотри, каким ты стал, весь такой умный и важный. А кем бы ты был, если бы у тебя было все? Если бы все было по-другому? — спросил он с какой-то гордостью, словно это была его заслуга.

— Я была́ бы, — ответила я. — Была́ бы любимой дочерью, любимой сестрой, я была бы нормальной, — прошипела я.

В тот вечер, я смотрела в глаза зверя, которого боялась все детство. Зверя, которому теперь могла противостоять, монстра, которого могла уничтожить.

— Где мать? — взревел он. — Мелкая ты дрянь.

Я только улыбнулась его словам. Теперь и он признал, что я девушка.

— Она тебя уже не слышит, — сказала я спокойно.

Его глаза широко раскрылись, он стал бешено дергаться. Его тело, словно под током, билось в необузданных конвульсиях. А я улыбалась и смотрела, как он мучается от осознания того, что теперь их жизни зависят от человека, которого он не хотел пускать в этот мир, от человека, которого он ненавидел.

— Дочка, пожалуйста, отпусти меня. Или скажи, что с ней все в порядке, что ты просто связала ее, как и меня.

— Дочка? У тебя нет второй дочки, и никогда не было, ты что, забыл?

— Скажи-и-и-и, — заорал он, разбрызгивая свою вонючую слюну.

— Что сказать? — издевалась я, и улыбка играла на моих губах.

— Скажи, где она? Скажи, что с ней все в порядке!

— Ладно, папочка. Она сидит там, на улице, прямо перед окном. Просто темно, и ты ее не видишь. Все ли с ней в порядке? Посмотри сам.

Я повернула стул так, чтобы он мог смотреть в окно. Вышла из дома и подошла к ней. Она сидела прижатая спиной к бревну, служившему скамейкой. Ее рот был зашит, мне не хотелось, чтобы она громко кричала, она была этого недостойна. Хотя, может, это было лишним, ведь она уже не смогла бы издать и звука. Уже час она горела в аду, ведь кровь имеет свойство очень быстро вытекать из открытых отверстий.