На озере Леприндо

Может, и жила бы себе Антоновна мало-помалу, но вот стали дочь Нюра и сожитель ее, бухгалтер автобазы Иван Кириллович Тихомиров подмечать за ней разного рода странности. То она вскочит в поздний час и подолгу плутает по комнатам, внушая безотчетную тоску своим хождением Ивану Кирилловичу — человеку со слабыми нервами. А то вдруг приткнется к окну и все манит, манит кого-то ладошкой из лесу.

— Наверное, смерть зовет, — догадывался впечатлительный Иван Кириллович.

А Нюра, подслушав в лунную ночь, кого это кличет мать, обомлела. Звала она Степана и Валентину — сына то есть да дочь, которые жили вдали от этих мест, в Красноярском крае.

…Иной раз даже днем, когда Антоновна блуждала по редкому сосняку, казалось ей, что ходит-бродит она за огородами Успенки: так здешние места напоминали ей красноярские. Те же хлипкие деревца, но чем выше в гору, тем они больше да в обхвате потолще. Та же зеленая бугристая даль за лесом, с дорогой, по обочинам которой росли, переплетаясь, волнистые гривы высокой травы. И так же, как в родных местах, гремел в узкой лощине горный ключ Громотуха.

Порой у Антоновны разыгрывалось не на шутку воображение, всплывали обрывки воспоминаний. Тогда прошлое мешалось с настоящим, мнимое — с подлинным. И когда Антоновна видела какого-нибудь парнишку, собирающего ягоды или грибы, то принимала мальца за одного из своих енисейских внуков* Окликала его, и малец костенел от неожиданности. Сбоку взглядывал на старуху, пугаясь ее побитых сильной сединой встрепанных волос, по-утиному широкого носа, нависшего над просевшим за беззубые десна ртом. Затем срывался с места и кричал уже из лесной глубины, расплачиваясь за минутный страх, тонко и по-шкодливому трусливо:

— Старая карга, дай пирога!

Орал и дразнился до тех пор, пока не появлялась Нюра и не уводила мать домой. Там она раздраженно ходила по комнате, с грохотом передвигая стулья, зло выговаривала:

— Ну что ты бродишь по лесу? Что ты страх на детей нагоняешь? Ведь нет здесь Степана и Валентины. И детей их нет!

Говорила она долго, поднимая иногда голос до визгливого крика, вовсе не стесняясь того обстоятельства, что за тонкой перегородкой, отделявшей одну квартиру от другой, жил Дёгтев — человек молодой и одинокий. От этого крика Дёгтев испытывал крайнюю неловкость: в подобных случаях он всегда выходил на крыльцо и стоял там, свирепо уничтожая одну сигарету за другой. Своих соседей молодой лесничий не любил. В особенности, когда Нюра и Иван Кириллович с бесстыдным усердием громко и отчетливо, но как бы промеж себя, говорили, что кое-кто зажился на белом свете, прихватив чужой век. Вон, мол, молодые мрут — их жалко. Дёгтев, слыша все это через стенку, понимал, кого они имеют в виду: не так давно Сашка Погодаев с автобазы прострелил на охоте себе ногу, изошел кровью и, не доехав до поселковой больницы, умер.

Но зато не понимала таких прозрачных намеков Антоновна, простодушно поясняя, что когда ей исполнится девяносто — осталось совсем немного, — возьмут ее доктора под особый медицинский контроль как долгожителя.

После таких слов особенно был не в духе Иван Кириллович: не то в Абхазии, не то в Осетии, где-то там на Кавказе одна бабка прожила сто лет, так что и Антоновна может такой же оказаться.

В своих посланиях брату и сестре Нюра была непозволительно откровенна, расписывая, а иногда преувеличивая чудачества матери. Когда же она потребовала, чтобы забрали от нее мать, то Валентина со Степаном, испугавшись, что им придется возиться со старухой, быть может, полусумасшедшей, стали надежно отмалчиваться…

Днем барак, где жила Антоновна, пустел. А вечером, возвращаясь из лесхозовской конторы домой, Дёгтев часто встречал старую женщину в сосновом бору с детской лопаткой в руках. Почти все лето она ковыряла землю, выкапывая корешки, промывала в Громотухе, сушила их, сдавала в аптеку. И Дёгтев каждый раз удивлялся: как она с плохим зрением могла находить бордовый бадан с кожистыми листьями или же отыскивать в каменных россыпях крупные клубни золотого корня?

— А по запаху, голубь, по запаху, — поясняла Антоновна.

Из-за этих корней вышел однажды громогласный скандал. Иван Кириллович, разузнав про целебные свойства золотого корня, взял без ведома Антоновны первый попавшийся корешок, сделал настойку, выпил и через минуту выбежал на двор. Весь выходной пошел насмарку, полдня он бегал в гору, выставляя из мягких зарослей стланика сосредоточенно-выпуклый математический лоб.

Несколько дней кряду потом ругался Иван Кириллович, обзывая старуху то отравительницей, то ведьмой. Но травку целебную все же Антоновна не бросила щипать. Держась на тонких стеблях ног, в сморщенных дыроватых чулках, она ходила по солнцепеку, выдергивала отцветающие уже растения и подносила к лицу. Нюхала. Какое негодное — отбрасывала, лекарственные опускала в небольшой холщовый мешок…