На озере Леприндо

Вернулся лесничий в самую слякоть. Ноги в сапогах занемели. Хотелось горячего чая и беззаботного отдыха. Перед бараком, в ограде тепляка лесничий заметил Антоновну. Согнувшись в три погибели, та шарила ладошками по земле, собирая, должно быть, щепки на растопку. Заслышав шаги, старуха, переламываясь в пояснице, медленно распрямилась. Приподняла неуверенно руку, а затем поднесла ее к глазам, спросив нерешительно:

— Это ты, Ерик?..

Дёгтев остановился, не удивляясь ее ошибке; знал, как слепа старуха и как она ждет кого-то из Красноярска. Поэтому он молча подвинулся ближе к ограде, давая ей возможность разглядеть его, но та настойчиво повторила свой вопрос. Тогда лесничий предположил, что опять, наверное, Юрка наплел ей какой-нибудь вздор. Однако, представив свой затрапезный вид — всклокоченную голову, небритое, худое лицо без привычных очков, набухшие сыростью замшелые сапоги, Дёгтев подумал: может быть, и правда похож на геолога Ерика.

Антоновна незряче, на ощупь открыла калитку, и Дёгтев понял: с глазами у старухи совсем плохо. Она пожевала проваленным ртом, нетвердо проговорила:

— Измытарилась вся. Вроде как куриная слепота навалилась. И дома никого нет. Еще вчера все уехали в город за покупками…

Затем коротко, озабоченно подавила вздох и снова заговорила:

— Вот беда-то. Гляжу и думаю: может, Ерик, а может, нет. Не больно ты на нашу родню-то смахиваешь. Я жду, каждый день жду своих с красноярских краев. Годов уж десять никого не видела.

Говорила так, а сама смотрела в сторону.

Дёгтев хотел успокоить Антоновну: дескать, куриная слепота — хворь временная, не сегодня-завтра пройдет, но все же лучше, конечно, врачу показаться. Но, уловив, что не это сейчас главное для старой женщины, а совсем другое, хрипло, застуженным голосом произнес:

— Ерик, бабушка, я, Ерик.

Просунулся решительно в калитку, обнял ее за плечи (так, наверное, сделал бы внук) и, улыбаясь, заговорил о внезапности своего приезда. Похвалил бабушкину память — столько лет прошло, а помнит, старая, помнит.

— Ты о походах-то своих, о походах расскажи, — просила уже в тепляке Антоновна.

И Дёгтев рассказывал о походах. Тут у него не было опасения, что он может дать промашку, сказать невпопад. Уж чего-то, а побродил он по белу свету достаточно…

Из тепляка Дёгтев выскочил взмокший, замученный враньем. В квартиру свою не стал заходить: боялся — совсем плоха старуха глазами, но вдруг поймет все. Горбясь, пошел к лесу, чтобы, пройдя опушкой, подойти незаметно к поселку с другой стороны. У Громотухи обернулся и похвалил себя: нагруженные сетками и вместительными сумками, шли со станции Тихомировы.

Так и пришел лесничий в контору: небритый, в раскисших сапогах, с запахом мокрой одежды. В кабинете он раскрыл запечатанную форточку. Вглядываясь сквозь сеть березовых ветвей, густо нависших над окнами, в зыбкий ненастный день, он думал: много ли надо для меркнущей жизни старой женщины? Совсем мало. Знать, что помнят о ней, а уж она-то, движимая любовью к близким, помнит о них. Так отчего же для тех, с кем она живет, это ее беспокойство о родных вызывало недоумение и даже злобу, словно и правда старуха сходила с ума?..

По дороге домой Дёгтева охватило смутное, беспричинное беспокойство. Ему казалось: что-то должно случиться, произойдет очень скоро. Возможно, сегодня, может быть, с минуты на минуту.

…Фургон, который недавно прогремел по улице, приткнулся к соседской половине дома. Возле машины стояли трое: пожилая женщина с хмурым, усталым лицом и двое парней, явно смущенных, прячущих руки за спины. Эта группа поразила и встревожила Дёгтева.

Со стороны тепляка, подбирая ноги в мелком неуверенном шаге, шла, поддерживаемая Иваном Кирилловичем и Нюрой, Антоновна. Распознав впереди машину, она остановилась, спросила что-то у дочери. Та, страдальчески поморщившись, молча отвернулась. Зато Иван Кириллович громко, чтобы слышали врачиха и двое парней, с раздражением произнес:

— Ерик… Ерик! Полдня твердит как заводная, доктор. Будто внук ее рядом. А ведь он в Красноярске… Слышишь? — вдруг закричал он зло в лицо старухе. — Нет его здесь. В Красноярске!..

Молодой лесок, сбегая со склона, почти вплотную примыкает к широкому, сложенному из тяжелых лиственничных плах, дому. В той половине, где живут Иван Кириллович с Нюрой, будто вымерло.

У Юрки начались занятия. В Иркутск он уехал присмиревший и тихий. Когда увозили Антоновну, он прятался в сарае и плакал.

А в редком сосняке бегали пацаны, вооруженные рогатками и поджигами. Стреляли в белок, рябчиков, звали иногда бабку Антоновну, чтобы ее попугать и самим напугаться. Но старой Антоновны не видно, И где она находится, про это знать необязательно…

БЕГ В СТЕПИ

Лицо фотографа из области напоминало иссеченную вдоль и поперек трещинами землю — так глубоко вспахали его морщины. Извивы жидких волос выбивались из-под шапки и чернели на впалых щеках. Росту он был высокого, на слова скуп, в движениях не то вял, не то сдержан.

Фотограф был озабочен заказом: по поручению издательства готовил альбом.