На палачах крови нет

Это когда для нас Россия чужой была? На Куликовом поле, под Полтавой, при Бородино? Неправда. Однако так уж повелось в последнее время у нашего ненашего правительства: как враг у ворот, так стань на стражу народ, а как мир да благодать, так пинков не сосчитать: мы-де и темные, и ленивые, и вкалывать задаром на чужого дядю не хотим. Ладно, все впереди.

Красная конница сокрушила войска Пилсудского: не выручили ни инструктора французские, ни пулеметы английские, ни обучка на немецкий манер. Из Житомира польский гарнизон едва-едва ноги унес. Под Киевом развернулся бой: Науму Голубу пришлось нюхнуть пороху, хоть и числился начальником экспедиции при политотделе Чапаевской дивизии — тыловиком то бишь. А захватили эшелоны вражеские — там и кони холеные, и обмундирование добротное, и оружие иностранное, маслом смазанное. Драпал Пилсудский прытко.

Голуб после Киевской баталии тяжко заболел. Отлежавшись в 838 полевом запасном госпитале, подался новую власть в украинских селах устанавливать: драл на майданах глотку, из бедняков советы сколачивал. И чудилось: большевик он несгибаемый, железный — куда партия пошлет, туда и пойдет.

Его потом куда только ни посылали. Демобилизовался из Красной Армии — тут же Саратовский губком ВКП(б) направил в тракторный отряд комиссарить, затем — страховыми кассами заведовать, затем — на текстильно-ткацую фабрику директорствовать. С любым поручением справлялся, нигде загвоздки не было.

А в 1930 году поехал на раскулачку в тот самый Пугачевский район, откуда двинулась когда-то на колчаковцев буйная ватага, предводительствуемая Чапаем. И шманал бывший чапаевец по избам, и объявлял принародно мужиков-трудолюбцев «внутренними врагами», и сажал ревущих баб с детишками на подводы — отправлял на край земли, на верную смерть от стыни и бескормицы.

Неужто ни разу не екнуло сердце? Неужто не вспомнилась родная халупа на окраине Вилейки, жалкие отцовы копейки, ночевки на казенной скамейке? Сам ведь писал в автобиографии про нищую юность свою: «скитался я долгое время, ночуя на скамьях в садах и скверах г. Вильно. Единственным питанием было фунт черного хлеба и соленый огурец»(1).

А может, смотрел вослед печальному крестьянскому поезду и злорадствовал: вот я страдал при царизме три месяца, теперь и вы пострадайте. По крайней мере, эту раскулачку считал своей особой заслугой, хвастался: «под моим руководством было раскулачено и выслано в далекие края несколько сот кулацких семейств»(2).

Характерно: что ни делал Голуб в своей жизни, делал с какой-то одержимостью и уверенностью непоколебимой: всегда он прав, все ему позволяется, потому что нынче его власть пришла, его время настало, перед ним столбовая дорога раскинулась.

В Саратовский университет поступил — учился напористо: денно и нощно долбил «Технологию дерева» и «ленинизм в связи с историей ВКП(б)». Готовился стать лесным инженером.

Что ж, «топорная» наука ему после учебы пригодилась: вместо ленинградского завода «Пионер» распределили Наума Абрамовича Голуба в органы госбезопасности, а там тогда таким принципом руководствовались: «лес рубят — щепки летят». Не растекаясь мыслию по древу, засучил Голуб рукава и заработал с огоньком:

«Для этого экзекутора не было никаких законов, никаких святынь, никаких истин и ценностей. Понадобится пытка, готова пытка, понадобится издевательство, готово издевательство, арест, обман, шантаж, фокус, все средства годны, все хороши. Ничего не гнушался этот подлый человек. Утрируя приказы и законы, он по существу превращал их в атрибуты своего властолюбия с тем, чтобы только сохранить свой престиж. Он забывал, что работает не с манекенами, а с живыми людьми»(3).

От Голубовского энтузиазма порою даже начальство обалдевало. Сетовало: «несколько увлекающийся работник, иногда в мелочах видит большие дела, приходится одергивать».

Куда там! Будучи начальником восточного отделения контрразведывательного отдела в Ленинградском УНКВД, собирал подчиненных и устраивал раздрай с матерщинкой: «все, кого мы арестовываем — это жуткие шпики и антисоветчики, а поэтому жмите из них, сволочей, все, пусть у них кости трещат»(4). И трещали косточки — русские, еврейские, латышские, корейские.

Нельзя сказать, что. Голуб совсем каким-то дремучим зверем был. Иной раз и образованность университетскую демонстрировал. Как-то арестовал целую кучу китайцев, а они по-русски ни бельмеса: в протоколах чудными иероглифами подписываются. Непорядок! — любая проверка уличит в несуразице, накрутит хвост. Кумекал Наум Абрамович, кумекал, да и решил тюремный ликбез организовать: даешь грамоту трудящимся Востока! Заделались палачи учителями — быстро обучили арестантов кириллице: твоя пиши хорошо, моя бью мало-мало…