На перепутье: Воительница (СИ)

Подруги уходили в поле собирать цветы, а я — маленькая и неопытная, но с горящими живей огня глазами — следовала за отцом охотиться на кабанов… Девочки шли учиться танцевать, а я предпочитала спрыгивать с утеса в воду вместе с братом и его сверстниками, которые были старше меня на пять лет. В девятилетнем возрасте я умудрилась нарваться на бивни кабана и после этого выжить. Сколько же недовольства пришлось тогда мне и отцу выслушать от мамы… Но зато мы с ним потом долго смеялись над этой ситуацией, а шрам на боку, оставленный клыком дикой свиньи, до сих пор напоминает о том страшном дне.

Неожиданные воспоминания ослабляют реакцию, и я оказываюсь сбита с ног, но быстро хватаю Джона за ворот и утягиваю за собой. Не удержавшись, он падает прямо на меня, выбивая из легких весь воздух. Сердце чуть к горлу не подлетает, частит, сбивается… Хватаю ртом воздух, чувствуя обжигающее вспотевшую кожу дыхание, и, когда мужчина приподнимается на руках, сталкиваюсь взглядом с его расширившимися от удивления глазами. Такие темные, что зрачок почти сливается с радужкой.

— Ты как? — выдыхает он, чуть не задыхаясь. Отчего-то медлит, не встает… Продолжает нависать, вынуждая чувствовать себя неуютно, так, будто я загнанный в угол зверь.

— В порядке… — шепчу, а внутри все так и кричит, что это не правда. Нет! Я совсем не в порядке. Сердце мечется, но почему-то кажется, что вовсе не от усталости и не из-за тяжелого боя. Лицо горит, словно обожженное внимательным взглядом, в груди трепещет огонь, извивается, обжигает изнутри. И так хочется отвести взгляд, спрятаться от этой близости, от этой изводящей душу внимательности… Отчего же не получается?

Джон тихо вздыхает, намеревается что-то сказать, но — о, святой Эрах! — его отвлекает звонок телефона. Спасительный звоночек точно палкой ему в голову ударяет — он быстро встает и сразу же протягивает мне руку. Поднявшись, поправляю кофту и волосы, а мужчина тем временем залипает в свою дощечку.

— Так и знал, — уныло выдает он, пряча телефон в карман штанов, а после, не глядя на меня, поднимает край футболки и вытирает им лицо.

Руку готова на отсечение дать, что лицо мое, как и шея и уши, вспыхивает сейчас с новой силой и меж лопаток пробегают мурашки лишь по одной причине: из-за твердых мускулов мужского живота, которых я за свои двадцать восемь лет не раз видела. Да у нас каждый второй мужчина в знойный день, особенно во время тренировок, снимал с себя верх. Но отчего-то только сейчас я испытала жуткое смущение, которое отродясь не испытывала.

— Что случилось? — с трудом выдавливаю из себя и откашливаюсь, прочищая горло.

Джон поправляет футболку, сжимает одной рукой запястье второй и начинает крутить кистью, то ли разминая, то ли в попытке избавиться от волнения. В этом простом действии чувствуется странная угроза.

— По номеру нашли машину, но она зарегистрирована на какого-то старика. С ним свяжутся, но я уверен, что его автомобиль всего-навсего угнали. Если ничего нового не выяснится, боюсь, мы снова окажемся в тупике.

После изнурительного боя мы медленно приходим в себя, и я снова замечаю, как усталость, все это время поджидая удачного момента, наваливается на него. Он упрям. Это видно по тому, как он держится: не сутулится, стоит ровно и твердо, взгляд уверенный, ясный. Но глаза… Глаза его понятней, чем слова. Не нужно слов, которые, как туман, скроют истину. Все видно по усталым глазам.

— Тупик — всего лишь стена, — улыбка наползает на лицо сама по себе. Я подхожу к нему ближе, вытирая со лба капли пота. — А ее всегда можно сломать.

Это помогает — Джон улыбается в ответ. Возможно, тревоги ненадолго оставляют его, позволяя отдохнуть.

— Пойдем, чудо-женщина, — усмехается он, а я пытаюсь понять, что он имеет в виду под словом «чудо». — А то если продолжим, уверен — во время фильма усну мертвым сном.

Глава 22. Лед и пламя

Наари

Волшебная дощечка. Это невероятно большая волшебная дощечка. Кажется, Джон назвал ее экраном… Проживи я тут хоть десяток лет, вряд ли смогу привыкнуть к подобному. Его мир так отличен от моего, и пусть мой уже на последнем издыхании — я все равно жажду вернуться. Это желание усиливается при просмотре фильма.

Главная героиня, о которой Мэй рассказывала еще до начала показа, напомнила мне о моем долге. Она жертвует своими желаниями, спокойной жизнью в деревне и идет на войну. В ней я вижу саму себя: вижу преданность и любовь к своему народу и родителям, готовность к любым жертвам и подвигам. Борьба между воинами императора и северными захватчиками напоминает мне обо всех ужасах войны, хоть и здесь они показаны в более мягкой форме, совсем не так, как это выглядит на самом деле. Нет, на поле боя гибнут гораздо больше людей, там царит смерть и страх, там нет места жалости и милосердию.

Я забылась… Каждый раз напоминаю себе, что мой дом не здесь, что меня ждут мои люди, что умирающая Норфия нуждается во мне. Но так сложно следовать долгу, когда сердце желает иного.