На площади. В поисках общественных пространств постсоветского города

Рыночная площадь маленького городка в сущности – полная противоположность площади советской. Первая живет за счет частной торговли, соразмерна человеку и внушает теплые чувства, вторая построена государством, размер имеет колоссальный и внушает покорность. Тем удивительнее обнаружить, что Советская империя в самом расцвете своего варварства в конце 1940-х способна была воссоздать площадь маленького города, когда это представлялось целесообразным. Такова площадь Стары Рынек в городе Лодзь, которая в современной теории городского планирования должна занять место антипода помпезных столичных площадей.

Представление о том, что разрушение или демонизация советских пространств происходят вследствие неприятия сталинизма как такового, зачастую ошибочно. Достаточно немного покопаться, и выяснится, что настоящие причины лежат в области эстетических и архитектурных предпочтений. В Берлине после объединения основной мишенью для планировщиков стало здание Палас дер Републик – сооружение из красного стекла и бетона, когда-то обозначавшее границы просторов, раскинувшихся от Александерплац до Маркс-Энгельс-Форума, а потом из парламента превратившееся в боулинг-центр. То была не лишенная драматизма, пусть и немного вульгарная семидесятническая архитектура, которую легко можно представить себе где-нибудь в Стокгольме. В этом здании было больше поп-модернизма, чем авторитарного монументализма. То был продукт режима, безусловно, жестокого, но оставившего в прошлом массовые депортации, ГУЛАГ и репрессии. Настоящую сталинскую архитектуру, эстетику режима людоедского периода, вы найдете на бывшей Сталиналлее, чья классическая ось, традиционный (пусть и похожий на мутанта) план и «работающие первые этажи» отлично сочетаются с современной ортодоксальностью. Все это не только не снесли, но даже отремонтировали. В Варшаве московский каменный монументализм, представленный в районах МДМ и Муранов, стоит как прежде, а вот построенные во времена «модернистской оттепели» здания свободной формы, как, например, универсам Supersam, получивший ни одну международную премию, снесли. Современное городское планирование куда ближе к эстетике высокого сталинизма 1930-1950-х, нежели технократические модернистские режимы, ему предшествующие или его сменившие. Я не хочу никого обидеть и не хочу заниматься политическими обобщениями – я не думаю, что отдел городского планирования в Берлине замышляет ликвидацию кулачества – я просто констатирую факт.

Парадоксальный традиционализм эпохи сталинизма, отразившийся в завете «национальный по форме, социалистический по содержанию», объясняет его весьма осторожное отношение к уплотнительной застройке и реконструкции, что подтверждается тщательностью, даже педантичностью реставрационных работ в Ленинграде или Варшаве. Иногда это приводило к эффективной имитации старых площадей, которых раньше просто не существовало. Примером площади, которая не дождалась реконструкции и, на первый взгляд, не заслужила особой любви горожан, является Стары Рынек в переживающем суровый упадок постиндустриальном городе Лодзь, известном когда-то как «польский Манчестер». Дорога к площади идет через городской парк, украшенный абстрактной скульптурой менее конформистских времен. Парк отделяет площадь от осыпающегося многоэтажного модерна, которым застроен почти весь центр города. Сперва скромных размеров рыночная площадь, ограниченная тремя домами с жилыми и торговыми помещениями, кажется изящным фрагментом, оставшимся от бывшего здесь когда-то городка: все такое маленькое, будто построено для менее рослых людей XVIII века. Именно за такие пространства, как Стары Рынек, сегодня выступают новые урбанисты.

Направление, в авангарде которого такие урбанисты и мыслители, как Андрэ Дуани и Джеймс Ховард Кунстлер, а среди приверженцев принц Уэльский и корпорация Disney, критикует неизбежные недостатки современного города: беспорядочное расширение, вызванное засильем автомобилей, пагубно сказывается на экологии; отсутствие продуманного планирования окраин нарушает связи внутри сообществ; недостаток ясной и последовательной эстетики ведет к распространению уродства. Вместо этого новые урбанисты выступают за район, по которому можно передвигаться пешком, где до работы и мест отдыха можно добраться без автотранспорта. Это повлечет за собой повышение плотности, и людям придется жить в куда большей близости друг от друга, нежели принято сегодня. В их тезисах также прослеживается попытка возродить малоэтажную целостность, свойственную городскому планированию XVIII века. Во многом противопоставляя себя либеральному городу, новые урбанисты не приемлют модернизм и всякого рода эксперименты, что указывает на их приверженность образцовому капиталистическому реализму. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, используя слова «сталинский», «советский», «социалистический» как универсальный ругательный эпитет для большого, дурно скроенного модернизма, сами они в значительной степени производят нечто весьма напоминающее соцреализм, только в его более робком, обусловленном контекстом изводе.

Площадь в Лодзи полностью согласуется с концепцией нового урбанизма. Она расположена неподалеку от крупных текстильных предприятий; на первых этажах невысоких жилых домов с дворами замечательной планировки устроены рестораны, магазины и бары, до которых в плохую погоду можно дойти по сквозным колоннадам. Посредине же находится рыночная площадь – представляете, в сталинистской Польше 1940-х было место даже для свободного рынка! И лишь тот факт, что площадь эта совершенно пуста (пожалуй, даже самая пустая из всех упомянутых в этой работе), портит впечатление от района, который по идее должен смотреться как дружное и сплоченное сообщество. Если перестать любоваться зданиями в стиле бидермейер / польский ренессанс и посмотреть под ноги, можно заметить следы истории, вершившейся в этом месте, а именно пунктирную линию с надписью «Лицманштадское гетто, 1940–1944». Линия обозначает границу гетто, куда свозили всех лодзинских евреев перед отправкой в лагеря смерти. Ощущению маленького городка безусловно способствует отсутствие посторонних в этом сплоченном Gemeinschaft (сообществе). Даже несмотря на проявляющуюся иногда склонность новых урбанистов делать сомнительные заявления о врожденных недостатках приверженцев строительства жилых многоэтажек, с гетто их мало что связывает; как не связаны с ним и градостроители ПНР, спланировавшие площадь уже после 1944 года. Впрочем, чужаков в маленьких городах привечают не часто.

Архитектура здесь простая, ровная, радующая глаз. С восточной и северной сторон стоят двухэтажные здания, увенчанные четырехскатной черепичной крышей с небольшими слуховыми окнами под самым коньком, как это принято в деревенских домах; внизу – колоннады с ресторанами. Наибольший интерес представляет противоположная сторона – улица Подржечна, где проявляется политическое происхождение площади. Здесь те же малоэтажные дома с колоннадами, такие же милые, минималистичные, немного в народном стиле. А вот детали требуют более подробного обследования. По большей части это простые упражнения на тему польского ренессанса – колонны с каннелюрами, балконы, узоры граффито. Однако есть здесь и фрески с изображением отсутствующих в постиндустриальном городе людей. На каждой изображены представители рабочего класса Лодзи, занятые своим ремеслом: каменщики строят дворец, кузнецы куют ренессансные балюстрады, шахтеры добывают уголь для дворцового отопления. Есть и менее очевидные изображения – дама в химической лаборатории с колбами и пробирками, люди труда на отдыхе, любующиеся делом своих рук: рабочий и крестьянин на плодородном поле с удовлетворением смотрят на чернеющие вдали фабрики. Все эти выполненные в технике граффито работы отличает низкий уровень идеологического давления и мускулистая телесность микеланджеловского типа, характерная для соцреализма в целом. И хотя исходящий от них строевой оптимизм сегодня вызывает скорее смутное беспокойство, в целом они такие же милые и сдержанные, как и украшенные ими дома. В итоге, конечно, понятно, кто все это построил, как не вызывает сомнений и тот факт, что фабрики, на которые ходили здешние обитатели, давно позакрывались; от чего светящиеся радостью изображения отцов и дедов нынешних жителей за работой кажутся не вполне уместной шуткой.

На одной из фресок нарисованы орудия труда: два молота и серп с обеих сторон украшены цветами. Символ Советов изуродовали, сбив половину и обнажив дешевый гипс. Был ли это акт вандализма антирусской или антикоммунистической направленности или же это результат разрушения здания, сказать сложно. Почти все здания Лодзи, будь то модернизм, классицизм или готика, сегодня пребывают в крайне запущенном состоянии, и эти – не исключение. Особенно плачевно выглядит открытая колоннада, соединяющая два дома. Занимавшие первый этаж магазины давно закрылись, куда не глянь – везде отслаивается краска и осыпается гипс; лепнина с потолка того и гляди упадет. Рядом припаркованы машины, на фасадах видны спутниковые антенны, со встроенных флагштоков свисают вывешенные после смоленской трагедии стяги, так что резкое снижение численности населения очевидно только в общественных местах. Будучи убедительной имитацией воображаемого старинного поселения, площадь дает не больше представления о своих обитателях, чем куда менее гуманные места; да, пожалуй, даже и меньше. Возможности архитектуры не безграничны.