На площади. В поисках общественных пространств постсоветского города

Совершенно очевидно, что площадь должна была стать местом проведения уличных празднеств раннего революционного периода, что отразилось даже в ее плане, на котором прямоугольное пространство врезается в круглое, как бы приглашая организованные массы выступить на открытое место. Поскольку ни парадов, ни организованных массовых праздников здесь больше не случается, сперва может показаться, что площадь полностью утратила свою функцию и оттого стала архитектурным сумасбродством, существующем в масштабе, которому не может соответствовать этот экономически неблагополучный постиндустриальный город.

Подходя к площади, я обратил внимание на дамочек среднего возраста – в прическах, нарядах и остроносых туфлях, которые, по-видимому, являются обязательным для украинских женщин атрибутом. Они позировали на фоне Госпрома. Судя по тому, что вокруг вертелись фотографы, доводя их позы до совершенства, дамы были непростые – местные сановницы, актрисы, представительницы бизнеса или даже политики. Получается, что это именно то здание, с которым идентифицируют себя харьковчане, это их символ, символ их города. Для сравнения, Баухаус – сопоставимое по размеру и значимости здание в восточногерманском Дессау – производит впечатление окраинного, почти загородного комплекса, которому горожане явно предпочитают несколько общественных построек времен Вильгельма I. Одно из самых знаменитых зданий XX века обделено вниманием. А вот Серафимову, Фелгеру и Кравецу удалось создать произведение, которым горожане гордятся и с которым идентифицируют себя до сих пор.

Вероятные причины этого становятся яснее во время прогулки по Госпрому. В пролете Баухауса поместился бы целый офис, но сам пролет расположен довольно низко и оттого производит сдержанное впечатление. Госпром же, напротив, богат сюжетными ходами, как мелодрама. Проходя под шестью крытыми галереями Госпрома, пересекающими идущие сквозь него улицы, человек въедливый, пожалуй, задался бы вопросом, действительно ли все эти пролеты были так уж необходимы; все остальные просто поддаются чувству приятного возбуждения. Циркулярный план заставляет прямоугольные пролеты выстреливать под неожиданными углами, и принимающие удар фасады меняют положение соответствующим, но всегда неочевидным образом. Это головокружительное ощущение, будто ты оказался в воображаемом, но от того не менее осязаемом городе Фрица Ланга, по которому можно пройтись и все потрогать. Учитывая состояние здания, трогать его захочется не всякому. Выходящий на площадь фасад выкрасили в ярко-белый цвет, заменили все окна, но после первого пролета становится понятно, что покраску забросили на полпути, а цементные стены осыпаются. По внутреннему фасаду то здесь то там видны заплаты; расположенный рядом умеренно модернистский жилой комплекс доведен до еще более опасной ветхости, на скорую руку сработанные аварийные подпорки соседствуют с аляповатыми вывесками. По сравнению с Баухаусом, Госпром еще легко отделался.

Представление о том, что после 1991 года площадь утратила свои функции, рассеивается, когда, возвращаясь из Госпрома, я прохожу по той части площади, что обступают здания более классического вида. Тут явно что-то наклевывается: в одном конце скопились ряды такси и группы людей, в другом – возводят трибуну. Языка я не знаю, поэтому мне остается только отправиться восвояси; однако, проходя тем же вечером через площадь, я обнаруживаю здесь еще одно проявление «инстант-сити» – палаточный городок, устроенный студентами в поддержку примерно тех же требований, что выдвигались на Майдане Незалежности несколько лет назад во время «оранжевой революции». Это стало понятно из прикрепленного на одной из палаток плаката, на котором их девизы были приведены на английском, польском, русском, и украинском. Впрочем, английский вариант «Fairness is our choice» («Честность – это наш выбор») особых подробностей не раскрывал. Как выяснилось позднее, выступления были одновременно против повышения налогов на мелкие предприятия (отсюда и таксисты) и результатов выборов в городскую администрацию, глава которой именовался на плакатах не иначе как «харьковский сутенер». Что бы там ни происходило, это напомнило мне, что помимо созерцания и продуваемого всеми ветрами изысканного эстетического удовольствия, которое предлагает нам площадь, у нее по-прежнему сохраняются и некие политические функции.