На полпути

— От своей земли я не откажусь, — упрямо твердила мать. — Пока жива, не откажусь. Старик Секереш, не тот, что теперь старик, а его отец, на старости лет отписал землю своим детям и сразу стал всем обузой. По очереди жил он у сыновей и дочерей, но никто больше двух недель не держал его в доме. Так он и сдох, как пес, у чужих людей.

«Ага, вот куда она гнет, — с досадой подумал Дани. — «Он умрет не в своем доме» — ничего более обидного не могут сказать о человеке старые крестьяне. Почему для них так важно умереть «в своем доме»? Или я и в самом деле не понимаю этого, потому что «родился на готовенькое»? Отчего я не цепляюсь за свою собственность? Но теперь не о том речь!»

— Но теперь не о том речь! — раздраженно воскликнул он.

— От своей земли я не откажусь, — повторила упрямо старуха. Она легла на кровать и накрылась одеялом. — Погаси свет, — прибавила она.

Они жили вдвоем уже три года, с тех пор как самый младший ее сын — он был инженером-строителем — вместе со своей невестой уехал за границу, на Запад. Остальные ее четверо сыновей давно разлетелись по свету: один жил в Мишкольце, другой в Дунауйвароше, а двое в Будапеште. «Им не жалко было расставаться с землей, — мучительно думал Дани, ворочаясь без сна на кровати в соседней комнате. — А разве той молодежи, что толпами уходила из деревни, жалко было землю? Я остался дома, но мне так же, как им, не жалко земли. Наверно, потому что я принадлежу к их поколению, потому что я так же молод, как они».

Однажды, несколько лет назад, мать собралась переписать на него имущество. Он отказался, так как не хотел связывать свою жизнь с деревней. По той же причине он до сих пор не женился. Дани был единственный из братьев, кто остался дома, но он тоже считал свое пребывание там временным. С весны до осени он не замечал времени, ему некогда было вздохнуть. Все силы поглощала земля, виноградник, фруктовый сад. Совсем молодым окончил он агрономические курсы и на практике применял все, чему научился. Первым привозил он продавать на дьёрский базар ранний перец и помидоры. Он вырастил такой сорт малины, что у него покупали рассаду государственные хозяйства. Его не удовлетворял урожай свеклы в двести центнеров с гектара. Все лето он лихорадочно работал, ставил опыты, строил планы. Больших доходов Дани не извлекал, потому что занимался трудоемкими культурами и значительная часть средств уходила на поденщиков. Зато жизнь его не была бесцельной, пустой и однообразной. Но, как только он отгружал в вагон последнюю телегу сахарной свеклы, его, по словам матери, словно подменяли. Он начинал ненавидеть землю, землю, не требующую больше его забот. Целыми днями валялся он на диване и читал. Каждый год в сельскую библиотеку приходило сто — сто пятьдесят новых книг, но учитель, выполнявший также обязанности библиотекаря, всегда вздыхал с облегчением при наступлении весны, потому что к этому времени у него не оставалось ни одной новинки для Дани Мадараса. Когда младшие братья еще жили дома и на поезде ездили в школу, каждую осень им покупали новые учебники. Дани до рождества сидел и читал эти учебники, он запоминал все, что должны были готовить к летним экзаменам его братья. И к июню он по памяти натаскивал их.

Когда Дани был моложе, он любил погулять на свадьбах и праздниках. Но в последние годы не только парни, но и девушки величали его уже «дядя Дани». Ему надоел и привкус похмелья во рту. Он стал молчаливым, раздражительным, злым. Не находил себе места, и все валилось у него из рук. «Неврастения», — сказал бы невропатолог, если бы он знал Дани Мадараса и причину его тоски. Мать не могла сварить ему по вкусу обед, и он часами пререкался с ней из-за оторвавшейся пуговицы. «Вот поджечь бы деревню» — такими словами выражал он обычное свое отчаяние. Порой он действительно верил, что это необходимо. И несколько раз пытался вырваться из дому. Его не останавливал страх матери перед одинокой старостью и соблазн получить наследство. Он объездил всю область: искал для себя работу в госхозах. И не успевал найти, как наступала весна и надо было обрабатывать свой виноградник, обрезать деревья, сажать картошку. И у Дани делалось легко на душе, он снова строил планы, и его никакой силой нельзя было выгнать из деревни. До следующей зимы он был занят по горло, ему некогда было вздохнуть.

В прежние годы, когда он объезжал госхозы, то не находил дела себе по душе, поскольку и сам не знал, какая работа его устроит, он знал лишь, какая работа его не устроит. Поэтому он предпочитал оставаться в деревне, которую ему так хотелось поджечь. Теперь нашлось для него наконец такое занятие, которое, как ему казалось, полностью отвечало его запросам и которое он рано или поздно все равно нашел бы для себя. Ведь такую именно работу искал он в госхозах! Но что будет, если мать из упрямства сорвет его планы?

Надо было не отказываться раньше, когда мать хотела передать ему имущество.

До рассвета он мучительно думал, пока ему не пришла в голову одна мысль.