На полпути

— Видишь ли, Катика, как мы уже убедились, что бы ни забрала в голову коммунистическая власть, она всего добьется. Объявили, что разделят землю, и что же, разве не разделили? Объявили, что отберут заводы, и отобрали. Теперь объявили о коллективизации сельского хозяйства, и будь спокойна: проведут коллективизацию. К чему бросаться под поезд, его не остановишь, он все равно пройдет по тебе. В таком случае что остается делать умному человеку? Продать свой дом, землю, все добро и ошиваться в городе? Но кто же купит, кто купит нынче землю и деревенскую хату? И потом мы не привыкли жить среди камней. Своего сына, не беспокойся, я отправлю в город, а сам умру только здесь. Но есть, похоже, и другой выход. Если беспременно нужно создавать кооперативы, мы их создадим. Но мы не допустим, чтобы ими заправляли опять коммунисты — бедные, нищие крестьяне, чтобы только они пользовались благами новой жизни. Мы были просто ослами, когда в сорок пятом от всего отстранились или сделали ставку на никудышную партию — это уж кто как. Вот если б мы умели предвидеть!.. — Он безнадежно махнул рукой. — Ну, теперь-то мы научились разбираться в политике и знаем, что у них, у коммунистов, тоже можно кое-чему научиться. Семь бед — один ответ, теперь мы возьмем власть в свои руки. Я не могу войти в правление кооператива, ведь, хотя и ликвидировали список кулаков, человек, который в нем значился, остается запятнанным. Мне лучше держаться в тени. Но не беда. Мы выберем председателем твоего сына, а господин председатель про нас не забудет. Председатель кооператива — главная сила в деревне. Он решает, кто будет кладовщиком, мельником, заведующим фермой, садовником, продавцом в лавке. Кто будет трактирщиком, завхозом в кооперативе, закупщиком скота, заведующим сахарным заводом, старшим бухгалтером, счетоводом и еще черт знает кем. Конечно, остальные тоже станут совать всюду свой нос, но за председателем всегда остается последнее слово… У нас здесь по соседству было раньше несколько кооперативов, и мы убедились, что там не всем приходится ишачить. Где много добра, нужны люди, чтобы хранить его. — Глаза Лимпара сверкнули холодным насмешливым блеском. — Лучше уж я буду смотреть за добром, чем Ференц Мок, не правда ли? — Он похлопал себя по карману: — Здесь будут ключи!

Дани, почувствовав некоторую неловкость, беспокойно заерзал на месте, точно ему под рубашку попала какая-то труха. Он, конечно, заранее столковался обо всем с дядей, но… Но неужели тому не стыдно настолько разоблачать себя перед сестрой? Дани возмутили циничные слова Лимпара. Вступая с ним в сговор, он все обдумал, но представлял себе дело несколько иначе.

Он сидел на краю скамьи, Лимпар — посередине кухни на стуле, отодвинутом от стены, мать стояла у печки; втроем они составляли своеобразный треугольник. И эта картина вдруг воскресила в памяти Дани одно старое воспоминание. Тогда они располагались таким же треугольником, но возле печки стоял он, на краю скамьи, облокотись о стол, сидел его отец, а на стуле посередине кухни — другой его дядя, Денеш, которого по настоянию родителей он и братья называли просто «дядя». Дани было тогда двенадцать лет, и он только что окончил начальную школу. Ему хотелось учиться дальше, но отец не разрешил. «Ты у меня самый старший, и я жду не дождусь, когда ты вырастешь и начнешь мне пособлять». В то время Дани целыми днями строил планы, как бы сбежать из дому. Потом ему пришла в голову другая, лучшая мысль. Ранним летним утром он вывез из сарая велосипед и поехал к своему дяде Денешу, который был священником довольно большого прихода и жил в сорока километрах от них в маленькой деревушке. Он пожаловался дяде, что родители не позволяют ему продолжать учебу: «Поговорите с ними, дядя, вас-то они послушают». Дорогой дядюшка пообещал это сделать и через несколько недель наведался к ним в деревню. Он сидел здесь посреди кухни — ведь он не гнушался деревенской жизнью, и даже мухи ему не мешали — и разъяснял родителям Дани, какое благородное, высокое призвание быть духовным пастырем и какая прекрасная голова у мальчика, из которого может выйти со временем даже епископ. Ему удалось почти убедить Мадараса и в особенности сестру, как вдруг Дани, стоявший у печки, воскликнул: «Но я не хочу быть священником!»

Сейчас, пока Дани слушал Лимпара, в нем тоже кипело негодование, но он не находил слов, которые мог бы с чистой душой бросить в лицо дяде. Но внезапно старые воспоминания навели его на одну спасительную мысль. В двенадцать лет он не понимал еще, что можно прийти к цели обходным путем, что можно сбросить сутану семинариста, когда уже держишь в руках аттестат зрелости!.. Теперь же он понимал это. Дядя Кальман в своих рассуждениях исказил его мысли, потому что для Дани обходный маневр был лишь средством, а для Лимпара — целью. Не беда, получить бы только ему «аттестат зрелости»…

Он разлил по стаканам остатки вина и с пустой бутылкой пошел в кладовку. Поэтому он отсутствовал, когда его мать при жизни добровольно «отказалась от своей земли».