На полпути

Она последней вступила в кооператив.

Днем агитаторы по двое прошли по деревне и собрали у крестьян заявления. Других забот у них уже не было. Они отдали все документы председателю сельсовета и потом, сев в машину, поехали в следующую деревню. «Ключ к району» был наконец у них в руках.

В машине Потьёнди вспомнил, что забыл навести справки о самонадеянном молодом крестьянине, который привел за собой в кооператив всю деревню. Он представил себе, как субботним вечером в отдельном кабинете ресторана «Гергац» расскажет об этом своим приятелям, заводским рабочим, закоренелым горожанам, которые только по газетам знают о грандиозных событиях, происходящих в деревне.

«Подумайте только, целые две недели торчали мы в одной деревне. Ели, пили вместе с крестьянами — два человека у меня вышли из строя, перебрав вина, занемогли животами, — но никто не подписал бумаги о вступлении в кооператив. «Нам и так неплохо, — упрямо твердили они. — Мы не жалуемся на порядки, и зачем нам лезть на рожон? Вы говорите, в кооперативе будет лучше? А мне, может статься, — вы уж простите, товарищ агитатор, — лучшего и не надо…» Словом, не помогали никакие доводы, точно мы стреляли холостыми патронами. Я уже позвонил по телефону в областной центр своему начальству, попросил, чтобы солдаты оцепили деревню… Если крестьяне увидят, что другого выхода нет, то подпишут заявления. Но вы же знаете нашего старика: он строго придерживается указаний сверху. Я сидел, чертыхаясь, в конторе и изобретал какое-нибудь действенное средство, как вдруг туда явился какой-то молодой крестьянин. Он назвал свое имя… Как же его зовут? — Потьёнди задумался: Месарош? Мадараш? Веребеш? С начала декабря, целых три месяца, Потьёнди руководил в двух районах организацией кооперативов. Он встречался с таким множеством новых людей, что немыслимо было запомнить их лица и имена. Но всякие забавные истории крепко запали ему в память. Теперь-то он найдет что рассказать товарищам… — Словом, заявился какой-то молодой крестьянин. Назвал свое имя… Как же его зовут? Мадараш? Месарош? Веребеш?.. Районным работникам следовало бы обратить на него внимание. Да как же его фамилия?»

И он до тех пор ломал себе над этим голову, пока сладко не заснул в машине.

Между тем мать Мадараса с тревогой спрашивала сына:

— А если тебя не выберут председателем?

— Выберут. Если в деревне два десятка человек обещают так сделать, значит, сделают. Остальные, как стадо, пойдут за вожаками.

И старуха наконец успокоилась. На другой день она закончила большую стирку, с которой не могла справиться две недели.

В деревне разрядилась напряженная атмосфера. Люди вступали в кооператив и не понимали, почему раньше они этого так боялись.

Когда на собрании зачитали имя кандидата в председатели и в мрачном зале клуба поднялось двести пятьдесят рук — нашлись и такие, кто тянул вверх обе руки, — секретарь райкома партии Драхош, наклонившись к местному жителю, сидевшему возле председателя собрания, спросил:

— Кто такой Мадарас?

Тощий, изможденный из-за болезни желудка мужчина лет пятидесяти — Ференц Мок, — пожав плечами, неохотно ответил:

— Середняк. Ни разу не видал его ни на одном собрании. Впрочем, его считают хорошим хозяином.

Затерявшийся в толпе Дани, стараясь не привлекать к себе внимания, украдкой посматривал по сторонам. Он проверял, все ли подняли руку.

— Кто против? — закричал председатель собрания, человек, не знакомый Дани, по-видимому представитель района, потому что он выступал от имени райсовета.

Нервы Дани были натянуты до предела, его прошиб холодный пот, и на скулах у него выступили красные пятна. Время тянулось бесконечно медленно. Он напрягал все силы, чтобы его слушались руки и ноги и не дрожали губы.

Никто не проголосовал против. Его избрали единогласно.

Дани вздохнул с облегчением. Хотя он выставил свою кандидатуру, прибегнув к помощи вербовщиков голосов, как депутат парламента, представляющий какую-нибудь коалицию, он все-таки почувствовал бы себя униженным, если бы нашелся человек, выступивший против него. Все произошло так, как он предполагал: у большинства людей не было определенного мнения, и поэтому они легко согласились с прочими. Не все хотели, чтобы он стал председателем, но никто не возражал против этого, не выдвигал вместо него другого кандидата, лучшего и более подходящего. Поэтому у Дани от радости сперло дыхание. И он подумал — позволил себе поддаться самообману, — что без дяди Кальмана и его приятелей он все равно прошел бы в председатели.