На помощь! Как команда неотложки справляется с экстренными случаями

Она быстро уходит, и большее ее не видно. Видимо, в этот раз ее мотивация побороть зависимость оказалась не слишком сильной. Но кто я такой, чтобы об этом судить? И какой смысл ее не пускать? Я знаю, что некоторые из моих коллег более бескомпромиссны, когда доходит до просьб покинуть здание больницы, чтоб сделать пару затяжек. Но я считаю, что если запрещать пациентам с зависимостью во время реабилитации снимать таким образом стресс, то они могут стать еще более нервными, чем до терапии. Какая от этого польза? В конце концов, я думаю об этом больше, чем нужно. Мы все взрослые люди, и у нас здесь не тюрьма. Я был бы менее спокоен, если бы уже поставил пациентке катетер. Через венозные канюли в кровоток, в конце концов, может попасть все что угодно. И если их удаляет неспециалист, как правило, это заканчивается большими неприятностями. Поэтому мы понимаем, что если пациент сбежал от нас с катетером, нам нужно сообщить об этом в полицию.

На рабочем месте у компьютера разложены листочки, клейкие бумажки, блокноты и направления. Все осталось нетронутым, так как мне пришлось провести все утро в отделении неотложной хирургии. Если я в ближайшее время не наведу здесь порядок, то полностью погрязну в хаосе. Чего же я жду? Быстро пересматриваю все стопки и отделяю нужное от того, что пора отправить в корзину. Затем беру в руки папку, в которой хранятся документы пациентов, и подшиваю новые листы. В это время пару раз звонит стационарный телефон, но я не могу прерываться. Правая рука занята сортировкой, а левым плечом я держу трубку, взгляд же скользит по экрану и бумагам. Каким-то образом мне еще и удается обменяться парой слов на жестовом языке с Берндом, когда тот переходит из одного процедурного кабинета в другой.

То, что другие люди называют многозадачностью, мы называем просто работой. Едва я победил беспорядок, как снова слышится характерный щелчок, с которым открывается автоматическая входная дверь. Возвращаются Вилли и Карл. На каталке с откинутой спинкой сидит молодой человек. Очевидно, у него, как и было заявлено, аспирация. Он слегка бледноват, что касается остального, кажется, все стабильно.

— Эй, шериф, ковбои вернулись в город.

У меня снова сводит челюсть. Вилли, должно быть, вполне сносный санитар, но в такие дни, как сегодня, мне хочется надеяться, что скоро он последует своему истинному предназначению и начнет работать комиком. Я оставляю его приветствие без ответа и обращаюсь к молодому человеку на каталке:

— Добрый день. Вы можете говорить?

Он прикасается рукой к шее, откашливается и отвечает:

— Да, могу.

Звучит обнадеживающе.

— Он поперхнулся рисом дома во время ужина, — объясняет Карл, пока его коллега тянется за бумагами.

— Это произошло совершенно неожиданно, резко, — вспоминает пациент. — Я внезапно почувствовал, что не могу ни дышать, ни говорить. Потом начался приступ кашля. Но сейчас мне немного лучше. Наверное… — он ищущим взглядом окидывает кабинет. — Можно мне стакан воды? Я думаю, что все будет в порядке и мне не придется больше вас тревожить.

К скрежету челюстью присоединяется стук в висках. Это значит, что я близок к эмоциональному взрыву. Вилли и Карл одновременно делают шаг назад — в безопасность, оставляя своего подопечного в беде, которую он на себя навлек. Позади автоматически открывается дверь. Пациентка из седьмого кабинета возвращается, покурив.

Проходя мимо, она приветственно машет нам рукой, а затем исчезает в процедурной. Вот как бывает, Майк. Иногда кажется, что видишь человека насквозь, а на деле все оказывается совсем иначе. И то же самое относится, возможно, и к молодому человеку, который сейчас сидит напротив тебя. Он не знает, что тебе сейчас приходится, стиснув зубы, работать за двоих и потому даже от шуток Вилли у тебя подскакивает давление. Он не виноват, что пациент, который не в состоянии принять никакого решения без совета матери, сомневается в компетентности опытного хирурга. И побитые рекорды или фотографии милых щеночков тоже никак его не касаются. Признаюсь, его слова звучат так, будто его привезли сюда насильно, а чтобы решить проблему, ему достаточно всего лишь одного глотка воды. Но, возможно, я неправильно его понял.

Я усилием воли заставляю себя не обращать внимания на ноющую челюсть и пульсирующие виски, сохранять спокойствие и осведомиться еще раз:

— Почему вы позвонили в скорую?

— Эмм… — пациент сглатывает и снова касается шеи. — Это был не я. Я ужинал не один, понимаете, а вместе с родителями. И когда я внезапно закашлялся… Моя мама сказала, что нам нужно…

— Остановитесь! — я не хочу этого слышать. Иначе я за себя больше не ручаюсь. Что вообще с ними сегодня, с этими людьми? Что, я сегодня утром не туда свернул и оказался в отделении «мама и малыш»? Или все это просто какой-то дурной розыгрыш? Где здесь скрытая камера?

— Майк, — вдруг появляется Свенья. — Я разберусь с этим. Бернд сказал, что пациентке в седьмом кабинете нужно дать еще один миллиграмм тавора.