На поповских хлебах

Когда я вышла на улицу с коляской, её облепили ребятишки. Я объяснила им, что этого маленького мальчика зовут Даня, а когда он вырастет, его будут называть Даниил. Через некоторое время на улице появилась соседка Нина. Ребятня бросилась к ней с криком: «Мама! У тёти Марины-матушки есть мальчик, его зовут Даня, а когда ён вырастет, ён будет Даниёл!» Взрослые же обитатели переиначили имя на свой лад: Данила, Данка.

Второму сыну мы выбирали имя с осторожностью. Остановились на Максиме: вроде бы это имя никак не переиначить. Баба Катя, которую я позвала в крёстные, обрадовалась: «Наше имя, старинное: Моська!» Мы только переглянулись и развели руками. Третьей родилась долгожданная «Даша». Но то ли имя надоело, пока ждали девочку, то ли по иной причине — записал её папа Людмилой. «И-и! — скривилась баба Катя, первый мой критик, — придумали: Лю-у-да. То ли дело — Люба! Чего Любой не назвали?»

Надо сказать, что в селе очень распространено подражательство: строят одинаковые дома, покупают одинаковую мебель, одинаково называют детей. Старшее поколение — почти сплошь Марии, Фёдоры, Иваны, Викторы, Пелагеи, Ульяны, Евфросинии, Варвары, Анны. Дети — Саши, Серёжи, Наташи, Денисы, Любы, Олеси и Алины. Мы же старались выбрать такое имя, которого бы ещё не было в селе. И ни разу не смогли угодить соседям!

Четвёртого ребёнка назвали Борисом. И та же баба Катя набросилась на меня: «Борька — это же кабанчик! А ты подумала, какое у его дочери отчество будет?» Я вопросительно смотрела на неё. Баба Катя растянула губы и презрительно пропела: «Бо-рись-ев-на!»

Последнего сына назвали в честь Царя-мученика Николая. Так захотел наш Борис, которому я читала книгу «Царские дети». Из неё он узнал, что маленького Царя родные звали Ники, и захотел, чтобы у его брата было такое же имя.

— Как братика назвали? — спросили Бориса в школе.

— Николай.

— Коля?

— Нет, Ники.

— Вот выдумали! — фыркнула одна из учителей. — Коля — он и в Африке Коля.

Дома я посоветовала расстроенному Борису напомнить учительнице, что в Африке, где говорят по-английски или по-французски, Николая зовут именно Ник, а уж никак не Коля.

В конце концов, деревня привыкала к нашим именам. Привыкала и я к деревне. Хотя до конца так и не привыкла. А языковые казусы случаются до сих пор. Помню, приехала к батюшке за советом женщина из соседнего села. Тогда у нас только что родилась дочь — третий ребёнок. Коляска со спящим младенцем стояла возле крыльца. Женщина заглянула в неё и спросила: «Токная?» Я не поняла вопроса, но постеснялась в этом признаться и отвечала утвердительно: «Да». Через несколько минут прибежали наши старшие мальчишки. Лицо женщины обиженно вытянулось: «Что же ты врёшь? Какая же она токная?» Оказалось, «токная» — значит единственная (от слова «только»).

До сих пор не могу я понять, почему «сметана» на местном языке — это то, что мы привыкли называть ряженкой, а настоящую сметану тут называют «сымок»; почему «пирог» — никакой не пирог, а просто домашний хлеб; почему груши называют «игрушками», клубнику — ягодой (а все остальные ягоды — только по их названиям: смородина, крыжовник и т. д.), а тёплый головной платок — матрёшкой. С детьми вообще общаются на каком-то особенном языке! Когда одна из прихожанок после службы спросила у годовалого Дани, сидящего у меня на руках: «Будешь папу кушать?» — я подумала, что она не в своём уме, но она протянула ему кусок хлеба: «Кушай папочку!» — и я поняла, что «папа» — это хлеб. Огонь и вообще всё горячее для детей называют «жижа», а собаку — «тютюка». Причём, если ребёнок что-то потерял или у него незаметно отобрали и спрятали взрослые — это всегда «тютюка съела». Я запрещала детям говорить по-деревенски, и речь их была правильной и грамотной. Но однажды, придя в садик за сыном, я услышала, как он рассказывает что-то приятелю со всеми этими «тютюками», «жижами» и «ён каже» (вместо «он говорит»), «Даня!» — воскликнула я. Сын повернулся ко мне: «Прости, мама. Но они не понимают, когда я говорю по-русски».