На поповских хлебах

Конечно, мою жизнь в селе осветляли и украшали дети. Как странно и страшно, что сегодня большинство молодых людей боятся «заводить» (словно речь идёт о собаке!) детей, а семьи с тремя детьми уже считаются многодетными. Когда мы здесь поселились, у многих местных жителей было по 6, 9 и даже 12 детей. За эту всеобщую многодетность Новенькое в райцентре называли «вторым Китаем». Сегодня, увы, даже наше большое село пустеет. Детей в нём всё меньше: на две с лишним тысячи жителей в год родится от пяти до десяти малышей, а покойников случается в три-четыре раза больше… Молодые отговариваются нежеланием «плодить нищету». Конечно, сейчас нелёгкие времена (а когда на Руси было легко жить?), но в селе, где у каждого есть дом, огород и скотина, нищим может оказаться только горький пьяница. Гораздо страшнее — нищета духовная. Боясь этой нищеты, я каждый год возила детей (по очереди, по двое) в паломнические поездки по святым местам и в познавательные — по большим городам. Все тридцать с лишним лет мы так и прожили и продолжаем жить в том же старом доме, где приютила нас мать сергиево-посадского священника. Когда она решила переселиться к детям, мы выкупили этот домик, немного расширили его, «прилепив» к нему ещё одну комнату, ванную и кухню, обложили снаружи кирпичом, а внутри он так и остался «посылочным ящиком» с низким потолком и маленькими оконцами. Вместо ковров и сервизов мы всю жизнь покупали книги, и это единственное, после детей, наше богатство.

^{_{Папа с сыном строят дом}}

Трудно представить, смогла бы я пережить все тяготы и неустройства деревенской жизни, лишённая любимой газетной работы, в изоляции от друзей и родных, если бы у меня не было духовного отца. Не просто священника, у которого исповедуешься с определённой регулярностью, а настоящего пастыря, который знает всю твою жизнь и ведёт тебя по ней осторожно и бережно.

«Все мы вышли из…»

У меня был духовный отец. Целых двадцать лет! И вот уже семнадцать лет я живу без него. Семнадцать лет сиротства. Они тянутся гораздо дольше и ощутимее, чем годы, когда я имела возможность прийти в небольшую уютную квартирку, припасть к благословляющей руке и излить перед своим аввой все маленькие и большие проблемы. Рука была тихая, добрая и тёплая, и когда я склонялась к ней, вторая рука священника по-отечески нежно проводила по моей голове и я ощущала бесплотный поцелуй в макушку. Так было всегда: и в 1978-м, и в 1988-м, и в 1998-м… Я никогда не задумывалась о том, сколько лет было моему духовному отцу: для меня он всегда был старцем. Хотя сам — не любил этого слова. «Какой я старец — из меня и духовник никудышный!» И не было в этих словах показного смирения, которым так часто болеют священники. Как не было вообще в этом человеке ничего ложного, театрального, суетного. Лишь после его смерти, из некрологов, я с удивлением узнала, что было ему немногим более шестидесяти.

«Все мы вышли из гоголевской «Шинели». Перефразируя эту крылатую фразу, многие миряне и священнослужители нашей, а тогда Курско-Белгородской епархии, наверное, мысленно согласятся со мною: все мы, православная молодёжь 70-90-х, вышли из дома отца Льва. Из крошечной комнаты, бывшей и спальней, и молитвенной кельей, и приёмной, и исповедальней, и кабинетом, в ночной тишине которого рождались книги по истории Церкви и богословские размышления. И даже (в последние годы батюшка из-за серьёзного перелома ноги мог передвигаться только на костылях) алтарём, где, по благословению его правящего архиерея, на походном престоле совершалась литургия.

^{_{Отец Лев в своём кабинете-келии}}

В эту келью-кабинет и в годы советской власти, и в перестройку, и в постперестроечную неразбериху шли и ехали люди из разных уголков Курска, России, мира. Старушки прихожанки, интеллигенты с детьми всех возрастов, работники партийных и советских органов, директора музеев и заводов, историки и актёры, журналисты и педагоги, семинаристы и архиереи. Немногие — открыто, не таясь, большинство — вечером, под покровом сумерек. Он был неудобен очень многим, как в любой исторической эпохе, в любом государстве бывает неудобен человек, не идущий на компромисс со своей совестью. И в то же время необходим даже и тем, кто привык приспосабливаться к окружающей среде. Потому что, как заметил ещё Тертуллиан, душа человека по природе христианка. Как малые мотыльки и большие бабочки, летели души, ищущие Света, на негаснущий свет его окна. Кто-то возвращался в прежнюю, удобную жизнь и никогда больше не заглядывал в тихий дворик, кто-то, как Никодим у Христа, становился тайным учеником. Но были и те, кто, как апостолы, оставляли всё и, взявшись за плуг, не оборачивались вспять. Их было меньше других: апостолов всегда мало. И я, увы, не из их числа.