На пороге Белых Врат

«Немертвые — те, кто не сумел принять смерть, полуживые — те, кто не сумел ее отринуть» — к этой неопределенной фразочке из старинной книги сводилось все, что Мартис знал о приставленном к нему создании, так что, в сущности, он не знал ничего. Но возненавидел полуживого так быстро и глубоко, как никого другого. Оглобля не говорил, даже нормального имени — такого, какое мог бы называть — не имел. Его заботило только то, чтоб Мартис вез урну по месту назначения без значительных задержек… Даже охранять урну — и то было заботой исключительно Мартиса! Хотя кулаками Оглобли можно было камни дробить — с него бы ни убыло. Однако полуживой безмолвно двигался за Мартисом след в след, наблюдал из-под прикрывающей оголенный череп повязки мутным взглядом и не позволял нигде задерживаться. Мартис несколько раз пытался избавиться от навязанного провожатого сам, нанимал знакомых и незнакомых встречных чародеев, один из которых даже принадлежал — или говорил, что принадлежал — к Кругу — но Оглобля был, казалось, неуязвим. Мартис клялся Оглобле памятью матушки и всей родни до седьмого колена выполнить поручение сам, без надзора — но где там…

Пятьсот тридцать шесть миль! Пешим, конным, с попутными лодками и фургонами, побывав в таких переделках, от одного воспоминания о которых до сих пор коленки тряслись. Пятьсот тридцать шесть треклятых миль до Рунлуна, главного порта Белой бухты — и он, Мартис Бран, прошел их все…

Только там ему, наконец, повезло: Первый Страж Врат, достославный Суахим Тарнак, как оказалось, когда-то с Алгой был знаком и согласился помочь с кораблем. Кроме того, чародей хоть и не уничтожил, но приструнил Оглоблю: истинным удовольствием было видеть, как тот — бесполезное, отвратительное недоживое создание! — надраивает полузаброшенный особняк Суахима наравне со слугами. Госпоже Алге подобное наверняка бы не понравилось… За это Суахиму можно было даже простить трехдневное ожидание, «головастика» и неуютное сосущее чувство, возникавшее под ребрами всякий раз, когда приходилось смотреть на него. Страх перед знаменитым чародеем смешивался со смущением, всегда охватывавшим Мартиса рядом с больными и увечными, и с неуместным любопытством: как-никак, Стражи были редчайшими из редких мастеров. Могущество их соединяло в себе несоединимое, сочетало отвратительное с прекрасным. Защищая проход в бухту, Стражи не только верховодили немертвыми, бесстрашными и неутомимыми бойцами, но и управляли погодой, силой голоса поднимая ветра или оборачивая их вспять. Сотни лет караваны торговых судов покидали бухту, сопровождаемые Песнями Стражей, а без дозволения и помощи Стражей вовсе не смели приблизиться к неприветливому побережью. Немертвая команда по-прежнему верно служила Суахиму — но голос, очевидно, уже изменил ему полностью или отчасти; чародей сипел и хрипел, будто в глотку ему засыпали песка, и три дня изводил Мартиса отговорками прежде, чем вывести «Трепет» в море: по-видимому, дожидался, пока наладится погода. Всех знаменитых чародеев титуловали разными красивыми нелепостями, и если Алга была «Говорящей-с-Камнем», то Суахима называли «Обнимающим Ветер»; говорили, что он необычайно силен даже для Стража. Он совсем не выглядел умирающим: облик и жесты его источали силу и угрозу, — но глубина постигшей его беды была столь очевидна, что Мартиса терялся, как держать себя с ним, стоит ли притворяться, будто все идет как должно, или уместней будет выразить сожаление. Суахим Тарнак в чем-то казался мертвее своих подчиненных. Светло-серые глаза в прорезях маски напоминали прибрежный камень, неживой, холодный, даже когда в сиплом голосе звучала насмешка. Мартис невольно сочувствовал ему, хотя манера чародея не слышать вопросов и обзываться «головастиком» доводила до белого каления. Это же надо было такое придумать! Пусть он, Мартис, был молод, неопытен и, что уж греха таить, большеголов — что с того? Большую голову он с полагал признаком немалого ума, и, в общем и целом, не предаваясь ложной скромности, почитал себя юношей весьма способным и недурным внешне, заслуживающим лучшей судьбы, чем до смерти вкалывать на стройках родного городишки… Что и сыграло с ним злую шутку.

При воспоминании о покойной госпоже-наставнице Мартиса охватывала целая буря чувств. Госпожа Алга Мараин, Алга, «Говорящая-с-Камнем» — взбалмошная, придирчивая, капризная баба! Кара небесная, а не баба! Миловидная — хотя ей минуло сотню, если не две — кто их разберет, этих чародеек — и сулившая плату знаниями, благодаря которым, по ее словам, монеты прям-таки сами в кошельке заводятся… Ага, как же! Мартис сотни раз проклял день, когда нанялся в помощники к чародейке, раскапывавшей какие-то руины в центре его родного Сырьяжа.