На пороге великих тайн

Вернувшийся под утро Женька, кажется, был разочарован, что я нашелся и меня не надо спасать.

Узнав о том, как было открыто месторождение, он пренебрежительно фыркнул:

— Легкая находка! Смешно было не найти.

Я не стал спорить. Из лагеря все легко.

Месторождение оказалось очень большим. Мы назвали его Караарчинским и по радио сообщили о находке в управление.

В ответной радиограмме вместе с поздравлением был вопрос, почему месторождение названо так странно.

Оказывается, негодяй Женька исковеркал название.

В радиограмме, полученной в управлении, значилось:

«Открыто большое Караштанинское месторождение магнетита».

Женька оправдывался, что, передавая радиограмму, он думал о том, как я шел ночью в лагерь и нес на плечах штаны с образцами…

ВАРЗОБ, ВАРЗОБ, Я ТЕБЯ НЕ СЛЫШУ!

Впервые мне пришлось испытать землетрясение в Душанбе.

Это было весной 1942 года. Я работал с микроскопом на первом этаже длинного деревянного здания, в котором разместилась база экспедиции. На дощатых стенах висели геологические карты, на столах лежали образцы горных пород, полевые дневники, альбомы с фотографиями. В открытое настежь окно из большого запущенного сада тянуло сыроватой прохладой. В конце сада за низким глиняным дувалом виднелся кусок улицы. Асфальтовое полотно дороги, залитое ярким солнцем, было пустынно. Над садом и прилегающими кварталами висела тяжелая знойная тишина — безмолвие южного города в жаркие полуденные часы, когда жители отсиживаются в прохладных комнатах с наглухо закрытыми ставнями.

Тихо было и на нашей базе. Лишь большая желтая оса с угрожающим жужжанием билась в застекленную дверь веранды да за стеной кто-то настойчиво повторял:

— Варзоб, Варзоб, я тебя слышу, а ты меня?

Я рассеянно вглядывался в яркий узор минералов в шлифе[27]. Мысли блуждали очень далеко, там, где на полях еще лежал снег, где взрывы снарядов рвали тишину над знакомыми перелесками, где, по последним газетным сообщениям, уже несколько дней шли ожесточенные бои…

— Варзоб, Варзоб… — доносилось из-за стены.

Послышался далекий тяжелый гул. Сначала я не обратил на него внимания. Гул повторился. Он приходил волнами откуда-то со стороны Гиссарского хребта, гребни которого, еще покрытые снегом, виднелись в просветах между деревьями сада.

«Опять гроза?» — подумал я и выглянул в окно.

Однако небо над густыми кронами акаций и над зубчатой стеной далеких вершин было безоблачно.

Гул то приближался, то затихал где-то вдали, перекатываясь наподобие грома.

— Стреляют на полигоне, — решил я, возвращаясь к своему микроскопу.

— Варзоб, Варзоб, — надрывался голос за стеной, — теперь и я тебя не слышу. Варзоб…

Микроскоп вдруг подскочил и больно ударил меня в глаз. На мгновение мне показалось, что дощатый пол уплывает из-под ног. Затем я почувствовал резкий толчок, словно в подвале уронили что-то очень тяжелое. Голос в соседней комнате умолк, а в стенах зашелестело и затрещало. Я поспешно вскочил из-за стола. Новый толчок чуть не опрокинул микроскоп. С потолка посыпалась тонкая известковая пыль. Шурша, скользнула со стены на пол большая геологическая карта.

В коридоре послышались встревоженные голоса, топот ног.

Прижимая к груди драгоценный микроскоп, я ринулся к двери. Дверь не открывалась. Я рванул сильнее, но в это мгновение новый, еще более резкий толчок сотряс все здание. На голову посыпалась пыль и мелкие кусочки штукатурки, а навстречу мне угрожающе двинулся большой канцелярский шкаф.

Не выпуская из рук микроскопа, я выпрыгнул из окна в густую крапиву, росшую под стеной дома.

Пока я выбирался из крапивных зарослей, снова послышался гул, и под ногами резко дрогнула земля.

Я поставил микроскоп под деревом и стал прислушиваться. Гул затихал вдали, откатываясь к Гиссарскому хребту. Наступила тишина, и сразу же за глиняным дувалом послышался многоголосый говор. Я выглянул на улицу.

Пустынная минуту назад улица заполнилась людьми. Одни напряженно прислушивались, другие переговаривались, кое-кто торопливо одевался. На лицах были написаны настороженность, недовольство, безразличие, оживление — самые разнообразные оттенки выражений и чувств, не было лишь одного — испуга.

«Бывалый народ», — подумал я, с уважением посматривая на этих людей.

Большинство явно колебалось, сразу ли возвращаться с полуденного зноя в прохладные комнаты или подождать еще несколько минут.

— Здорово тряхнуло! — восторженно объявил кто-то под самым дувалом. — Меня, понимаешь, банкой с огурцами по лысине как двинет! Сколько раз говорил жинке: не ставь на шкаф…

— Разбилась? — поинтересовался собеседник.

— Банка-то? Вдрызг. Так что душ из огуречного рассола принял…

— Пустяки, — неторопливо разглагольствовал улыбающийся толстяк, закутанный в розовую купальную простыню, — это разве землетрясение! Одна видимость… Вот три года назад — другое дело. Многие дома трещины дали. Пивной завод недели две не работал…

— Слушай, я говорю, иди, пожалуйста, — уговаривал пожилой таджик в черной тюбетейке краснолицую курносую бабенку в полосатом переднике. — Ну иди, шашлык совсем подгорит…