На повороте. Рассказы и очерки из советской жизни

В комнате темно-светлеющей — от низко спущенных ламп — идет суд: разбор дел Чрезвычайной Комиссией. За столом, высоко оноженным, сидит человек. Коротко остриженный. С квадратным лицом. Твердым и грубым. С подбородком массивным, упрямым. Бритый. Председатель — судья.

Рядом с ним, ближе к стене, на скамье, слегка развалясь, трое красных. Различные внешне, но чем то похожие. В мягких рубашках. Один толстый, плешивый, чистит трубку, не спеша. Двое других — пишут.

На столе — большом, клеенкой обитом, среди груд папок бумажных — котенок. Беленький, с черными пятнами. На спине и на лапках. Котенок играет, катается, ловит перо. Довольный. Веселый.

И председатель, кончая страницу, ему улыбается странной улыбкой, тяжелой улыбкой рта. Точно трудно ему улыбнуться по хорошему: всем лицом.

«Ишь постреленок. Славный малыш.»

И щекочет котенка длинным хвостом. «Ишь беленький.»

———

Часы бьют. Восемь раз. «Пора начинать.» Толстый зевает. Долго. Сладко. Чешет спину. И не вставая, кричит кому-то далекому: «Начинай.»

«Студент Степанов с сестрой Людмилой.»

Дверь открывается. Кто то невидимый впускает двоих. Мужчину и женщину. Он высокий, в солдатской шинели и в желтых обмотках. Со светло-русой бородой. Держась за мужчину, по детски, обеими руками, идет женщина, маленькая, почти девочка. Белокурая. С косою, полураспущенной, длинной. В сером пальто на меху.

———

«Гражданин Степанов, вы обвиняетесь в организации вместе с вашей сестрой и другими студентами контр-революционного заговора. Вы признаетесь?

«Нет. Конечно нет. Я, и тем более сестра, мы стоим вне политики.»

Мужчина немного взволнован. Впервые он призван на суд. При этом такой странный. Вечером. В комнате, наглухо закрытой. Без защитника и свидетелей. С глазу на глаз с тем, кто должен его осудить.

«Позвольте, гражданин, но нам известно, что вы сын профессора Степанова, боровшегося против Советов. Недавно скрывшегося в Сибирь. Не так ли?»

«Да, да.» соглашается подсудимый. «Это так. Но мы его дети — мы не причастны к деятельности отца.»

«Ах, так!» ехидно улыбаясь, переспрашивает председатель. Вы не согласны брать вину за своего отца. А чей револьвер найден у вас?...»

Допрос продолжается.

С усмешкой, вкрадчивым тоном ставит председатель студенту ряд вопросов. Порою нелепых и странных. И на ответы подсудимого, то короткие и ясные,то длинные и смутные, качает,довольный, головою.

«Виновность несомненна.»

Попрежнему играет котенок. И от чернильного пера на белых его лапках появились темные пятна, чернильные. Словно он долго и упорно писал...

«Итак не хотите сознаться?» «Нет,конечно нет...» «Увидим. Ребята: К делу!»

———

Порывисто и точно спеша повинуясь приказу председателя, трое красных набрасываются на студента. Сбивают его с ног. Одевают на его руки кандальники. Кожаные. Привязывают его к стулу. Железному. Наглухо привинченному к полу.

А затем, точно сговорившись, точно действуя по плану обычному, давно ими усвоенному, красные кидаются на девушку. И нагло, по животному, начинают мять ее тело.

И нелепы желанья девушки уйти,отбиться. Бессильные, бесполезные. И крики ее жалкие, детски жалобные, злят красных. Один из них — толстый — грубым движением руки, затыкает ей рот платком. Грязным. жирным, вонючим. «Молчи потаскушка.»

И целуя девушку, трое мужчин, сладострастно волнуясь, срывают с нее одежду, разрывая в куски.

И голое женское тело, покрытое золотисто светлыми волосами распустившейся косы, оттеняет грубые силуэты мужчин, темных и резких.

———

В бешенстве тщетно пытается студент разорвать кандальники. И бессильный бормочет через туго затянутый рот проклятья и угрозы. Слова, не оформленные, похожие на глухие рычанья, лесные, звериные.

Над ним председатель, склоняясь, иронически улыбаясь, шепчет: А теперь, мой дружок, сознаетесь? Не так ли?

«Эй, зверье. Оставьте девушку. Сознался.»

Не сразу послушались красные. Вздрагивающими руками они продолжают мять голое тело девушки, и после, положив ее, потерявшую от ужаса сознание, на кожаный диван, остаются рядом с ней. Словно не в силах уйти от своей жертвы, словно не могут они победить силы своего сладострастия.

Не спеша председатель сует в руки студенту обвинительный акт. Наскоро написанный.

«Вот здесь. Подпишите.»

С трудом двигая онемевшей крепко затянутой кандальниками рукой, подсудимый ставит буквы. Одна за другой. «Кончено. Подписано.»

Председатель смеется странным смехом. Беззвучным. Глухим. И наклонясь к студенту, медленно, раздельно произносит:

«А теперь, милый мальчик, вы умрете», и улыбается ему улыбкой своею, улыбкой рта.

А глаза его, прозрачно бездонные, неподвижно холодные, смотрят сурово. Чуждые лживой ласковости рта, откровенные в своей ненависти к обвиненному.

И продолжая смотреть студенту в глаза, спокойно и точно идя по пути хорошо знакомому, председатель берет револьвер.

Приставляет к виску своей жертвы. Стреляет.

И свободной рукой, нежно ласкает пышные русые волосы жертвы своей: такие живые и мягкие.

Беспомощное тело повисло на стуле прочно к нему прикрепленное.

Безжизненное. Ставшее жалким. По детски бессильным, безвольным.

———