На пределе!

Возвращаясь с печи, я решил, что стоит заглянуть, как идут дела у садчиц. Потом можно было уже не приходить сюда сегодня. К моему удивлению я не увидел ожидаемой картины: мелькающих из рук в руки кирпичей, не услышал поощрительных возгласов бригадирши Вали. Садчицы окружили плачущую Полю Бурдаеву. Она держала в руках листок бумаги, и то подносила его к глазам и прерывающимся голосом читала какие-то строки, то прижимала бумагу к груди и тихо всхлипывала.

— Почти четыре года лежало… а я и не знала, — сокрушалась она.

— Что дальше-то пишет? — нетерпеливо спрашивала Мария Авдеева.

«Как приеду на Украину, так сразу вызову тебя к себе…» — запинаясь от волнения, читала Поля.

— А с фронта писал тебе? — спросила Валя.

— Нет, не было писем… — утирала слезы Поля.

— Ну, чего ж ты плачешь? Может жив останется твой жених. Чего раньше времени реветь, оплакивать. Нехорошо это, — назидательно, по-матерински, поучала Дроздова. Она свое отплакала, получив еще в самом начале войны похоронку.

Я попытался установить причину волнующей беседы садчиц. Бурдаева подала мне письмо, написанное на тетрадочном листке в разворот. Подпись под письмом: Владимир Гончарук. Знал я этого парня. Он перед войной дослуживал в строительном батальоне и, как многие бойцы, работал на кирпичном заводе. Спокойный такой, в работе безотказный. Токарное дело знал, поэтому-то я, в то время мастер механической мастерской, переманил его из бригады разнорабочих в мастерскую. До сих пор вспоминают веселого красноармейца Гончарука, его золотые руки. Я держу в руках его письмо, не решаюсь читать. Меня покоробило, когда я увидел с обратной стороны явственный отпечаток подошвы резинового сапога. Наступить на такое письмо, написанное кровью сердца!..

— Как оно попало к тебе? Сегодня получила? — недоумевал я, никак не мог сообразить, где оно, судя по дате, так долго плутало. Ведь в нем идет речь еще о довоенном времени.

— Вот в этой куче нашли, — вмешалась Авдеева, показывая на груду бумаг, сваленных возле стены камеры. — На оклейку привезли со склада трестовского.

— А письмо как тут очутилось?

— Тут много писем. Книги есть, конспекты, учебники разные. Сам посмотри, — пояснила Авдеева.

Я покопался в куче бумаг, и верно: попадались книги, тетради с конспектами, дневники бойцов и офицеров, старые карты, фотографии родных, близких, невест… И много писем, присланных со всех уголков страны бойцам строительного корпуса.

Чтобы гофманская печь работала нормально, каждую камеру, после садки, от пода до свода перекрывают бумажной перегородкой. Эта тонкая стенка бумажная исправно держит воздух, создает нужную в печи тягу. А когда огонь приблизится к ней вплотную, стенка мгновенно сгорает, теперь роль надежной заслонки будет выполнять бумажная перегородка, поставленная в следующей камере, перед движением огня. В военное время мы все больше испытываем нехватку бумаги. Шли в ход газеты, ненужные архивы. Наш начальник снабжения, большой хитрец и комбинатор, Ситников, разнюхал, что имеются какие-то ненужные бумаги на складе, расположенном по соседству с заводом.

— Я там все утряс, обговорил, в тресте добро получил, — докладывал мне Ситников. — Возьмем бумагу. Теперь ты сам, Гена, лицо, так сказать, руководящее, побывай сам на складе. Личный контакт — великое дело! Складом по совместительству командует некий Тополев. Знаешь его? Ну и отлично, свяжись с ним и считай — бумага у тебя есть. На месяц хватит, я прикинул. А там найдем еще!..

Тополев встретил меня недружелюбно, вел себя надменно. Он смешно надувал густо помеченные оспяными щербинками щеки, задирал подбородок, видимо, подражая какому-то руководящему лицу. Коротконогий, в лохматой медвежьей дошке, он казался почти квадратным.

— Архив какой-то имеется, но мне сейчас некогда. Я спешу на совещание к самому Барскому, — важничая, назвал он фамилию управляющего трестом. — Разрешение на архив имеется?

Я подал нужную бумагу.

— Иванов! — подозвал он старика-конюха. — Сведи его, покажи, где брать бумаги. Там, под навесом…

Старик повел меня во двор конного парка — просторную площадку, застроенную по периметру конюшнями и навесами, складами с пудовыми замками на крепких воротах. Под одним из навесов высилась гора бумаг, занимавшая часть помещения. Другая часть завалена чемоданами, сундуками, баулами, изготовленными из кожи, досок, фанеры и еще каких-то неизвестного мне происхождения материалов. Все эти сундуки, чемоданы, баулы, корзины небрежно, по-воровски, вскрыты безжалостной и корыстной рукой. Словно взломщик спешил и оглядывался: а не засекут ли его, ненароком… Видны поломанные замки, сорванные с петель крышки… Чем-то горестным веяло от этого буйства потрошителя чемоданов и сундуков, недозволенным, заведомо преступным. И я невольно проговорил:

— Словно воры поработали тут.