На пределе!

Участники «малого хурала» заполнили тесноватый кабинетик директора. Каждый устраивался на полюбившемся ему издавна месте. Начальник формовочного цеха Алексей Холявин сел в углу, поближе к батарее центрального отопления. Он во все времена года ходит в резиновых сапогах, ноги его больные какой-то застарелой болезнью. Ходит он негнущейся, неуверенной походкой. Лицо худое, безбородое, и на этом унылом лице неожиданно синие веселые глаза. Рядом с Холявиным присел его заместитель Николай Ильин, невысокий, коренастый, с хитрющим взглядом маленьких быстрых глаз. В другом углу вижу Дмитрия Серова, мастера обжига, он беседует с Иваном Кириенко, продолжается, видимо, спор, начатый еще на печи. У самой двери, присев на корточки, покуривает в рукав цигарку начальник ремонтного цеха Иван Абросимов. Он осторожно тушит окурок о порог. Как всегда предпоследним заявляется Курносов, и уже за ним матросской походкой идет Бабушкин. Он любит хоть чуть-чуть подзадержаться, обратить этим на себя внимание, продемонстрировать начальству свою полную от них независимость. «Когда захочу, тогда и приду. А че? Без Лени Бабушкина вы, братцы, мало чего стоите все вместе взятые. Скажете не правда?»

Я смотрю на всех этих людей и испытываю непривычное для меня чувство острого любопытства, желания узнать, что каждый из них думает сейчас, о чем размышляет, как оценивает нас с Кондратенко, доверяет ли нам? Странное дело! Всех этих людей я давно знаю, уже много лет, со многими тесно дружил. А вот поди ты, сегодня они для меня таинственные почти незнакомцы. Почему я так думаю? Это наверно от своего нового административного качества. Раньше отдельные грани их характеров меня мало интересовали, а сейчас я придаю каждой мелочи особое значение. Что могут эти люди-вожаки? И как они поступают, находясь вне поля зрения моего и Кондратенко. В полную ли силу работают или отбывают время. Где в работе их инициатива, их творчество, а где только желание получить «указание» и взять под козырек: «Бу сделано!». Только исполнители? А чего исполнять? Мы с Кондратенко пока мало даем идей, сами бродим как в потемках, нащупывая правильные (по-нашему мнению) пути выхода из лабиринта проблем, пугающих нас своей сложностью. Никандров инициативных не жаловал. Может потому, что сам весь был переполнен всегда идеями. Правда, не всегда идеи эти приносили пользу, а нередко прямой вред, но идеи были.

Прав ли Кондратенко, перефразировав пословицу: одна голова — хорошо, а двадцать — лучше? Посмотрим, что подскажут нам сегодня эти двадцать голов: стриженных под ноль, лысых, лохматых, посмотрим… Но с беспокойством в душе я предчувствую: не оправдает «малый хурал» наши надежды. Ну чем заменишь лошадей? Хоть и не хочется соглашаться с тем пессимистом-конюхом, ездившим за больной матерью в Россию, но может оказаться он прав.

Кондратенко поднялся во весь свой почти двухметровый рост над столом. Он, как и все здесь собравшиеся, не снимает пальто (в кабинете холодно, да и выходить на мороз скоро…) из светлого драпа в косую черную «елочку», с цигейковым воротником. Пальто у него появилось недавно, а до того он носил ватник. Пальто выдал ему сам управляющий трестом Барский, выбрав подходящее из «американских подарков», присланных в Комсомольск из-за океана. «Носи, негоже директору в ватнике…» Пальто еще до сих пор остается предметом живого внимания кирпичников. После обстоятельного осмотра, да и незаметного для владельца ощупывания, общее мнение о качестве американского пальто высказал плотник Василий Исаевич Рыжкин: «Ткань дерьмовая, мех на воротнике искусственный. Вещь, так сказать, разовая. Относил сезон, бросай, покупай другое пальто. Там, в Америке, так. Конкуренция. Чтобы продать побыстрее и побольше». «Дареному коню в зубы не смотрят, — замечали ему. — И то верно, — соглашался Рыжкин. — И за такое спасибо».

Но мы отвлеклись. Прислушаемся, что говорит директор завода Иван Кондратенко.

— Ночью две лошади пали, — начал Кондратенко. — Три всего остались. Три… — поднял вверх три пальца. — На все про все, как говорится. Что будем делать? Надо посоветоваться.

— Просить новых лошадей, а то автомашину, — поднялся в углу незаметно вошедший Мацафей.

— Просить… — поморщился Кондратенко. — Просили, товарищ Мацафей. Не дают. Ни коней, ни машин. А подвозить уголь и дрова к котельной и калориферной не на чем.

— Товарищи, да мы сегодня же можем остановить сушку! Как же это допустить! — всполошился Ильин, ответственный за калорифер и котельную.

— У меня есть предложение, — поднял руку Холявин. — Я об этом еще два года тому назад говорил Накандрову, но тот оставил без внимания. Нужды крайней не было, а теперь такая нужда есть. Так вот я предлагаю построить эстакаду от гофманской печи до котельной. Всего двадцать метров! Эстакада пройдет и возле калориферной. Мы подаем уголь и дрова на вагонетках на печь. Продлим путь до котельной — и вози топливо!

Все разом загалдели, одобряя проект Холявина. Каждый считал своим долгом внести уточнение в проект, еще раз выразить уважение рационализатору.