Но Эйтингон просил её в своих письмах из Турции не принимать никаких предложений, связанных с работой, которые бы потребовали выезда из Москвы, умолял Музу дождаться его приезда. Он вполне справедливо опасался того, что фронтовые пути-дороги разведут их в разные стороны, и найти друг друга потом будет очень сложно.
После возвращения на родину Муза Малиновская была направлена инструктором по парашютной подготовке бойцов ОМСБОН — Отдельной мотострелковой бригады особого назначения.
В Москве и в Московской области готовились большие группы парашютистов, которых засылали в партизанские отряды на захваченной гитлеровцами территории.
ОМСБОН был во всем необычной бригадой. В одном батальоне, предназначенном для диверсионных заданий, было немало спортсменов-лыжников, парашютистов, снайперов, причём лучших из тех, кого мог рекомендовать комсомол.
В другом батальоне были почти одни иностранцы. Тут много было испанцев, старых знакомых и учеников Эйтингона. Среди них была и уже знакомая нам Мария де лас Эрас Африка, которая по заданию Москвы в тридцатых годах была секретарем Троцкого.
Муза работала не с иноcтранцами, а с теми бойцами ОМСБОН, которых направляли в партизанские отряды. Нередко в тыл к немцам посылали специалиста, которому по состоянию здоровья был разрешён только один парашютный прыжок. Это значило, что специалиста в этом случае надо было подготовить так, чтобы он всё изучил теоретически, чтобы все движения у него были доведены до автоматизма, а на практике у него был бы тот самый единственный прыжок на захваченную врагом территорию.
Но истинная сложность работы Музы была не в этом. Дело в том, что она часто сама сопровождала группу парашютистов до места высадки, командовала ею, а потом на этом же самолёте возвращалась назад на базу. Порой эти высадки были настолько засекречены, что силы противовоздушной обороны не были предупреждены о пересечении линии фронта советским самолётом, и когда он возвращался, то неминуемо попадал под ураганный обстрел зениток. Это были самые неприятные моменты, потому что было бы, конечно, горько и обидно погибнуть от снаряда, выпущенного своими же войсками.
В Стамбуле в это время заканчивался судебный процесс над Павловым (Мордвиновым) и Корниловым, и Эйтингон в Турции контролировал его исход.
На душе было тревожно: немцы быстро продвигались к Сталинграду, и он переживал и за страну, и за родных. Ему было тяжело и одиноко без Музы. «Единственное может быть хорошее в нашей с тобой разлуке, — писал он ей, — это то, что мы убедились, как тяжело жить врозь, и это послужит нам уроком, чтобы быть более умными, и принимать все меры, чтобы не разлучаться…»
Осенью 1942 года выяснилось, что Муза беременна. Её работе по подготовке парашютистов-десантников пришёл конец: ей нельзя было совершать парашютные прыжки. Но нагрузки уже сделали своё дело. Беременность была неудачной: Муза ребёнка потеряла. Для Эйтингона эта история стала ещё одним доказательством его правоты в том, что ей надо расстаться с НКВД. И — навсегда.
Но Муза ещё продолжала выполнять поручения НКВД. Подтверждением этому служит чудом сохранившийся паспорт Музы с её фотографией на имя Февралевой Елизаветы Ивановны.
Этот паспорт мы с удивлением обнаружили уже после смерти мамы в 1989 году.
Для чего он был изготовлен — тайна.
Ещё большей загадкой является (случайное или нет?) совпадение времени выдачи и срока действия такого же документа на имя Рудольфа Вильгельмовича Шмидта с фотографией разведчика Николая Ивановича Кузнецова. Как известно, Н.И. Кузнецов в войну в форме и с документами немецкого офицера воевал в отряде Медведева в тылу врага…
На память о том времени у Музы осталась справка из части за номером 2342, в которой говорится, что она действительно состояла на службе в воинском соединении с восьмого июля 1941 года по 23 сентября 1942 года и уволена в связи с реорганизацией части, и что «за время службы в части аварий и несчастных случаев у неё не было»…
Эйтингону предстояли серьёзнейшие операции. Разведчик с опытом, знающий какими искусными противниками являются спецслужбы фашистской Германии, был готов к сложностям работы.