На Пришибских высотах алая роса

Она вспомнила рассказ Вильгельма о немецких штрафных отрядах, о своем возмущении и о том, что даже в мыслях не допускала, что и в Красной Армии могут быть такие формирования. Как быстро и неожиданным образом все меняется на войне. Сейчас она не то, что соглашается с их существованием, а идет в это формирование, как единственную возможность спасения от позора. Из рассказов любимого она знала, что эти боевые единицы направлялись в самые опасные и непредсказуемые обстоятельства. Их бросали в схватку с противником туда, куда, следуя здравому рассудку и боевому уставу пехоты, бросать было не положено. Возможность погибнуть у штрафника была большей, чем у обычного бойца, но все-таки не стопроцентной. У Люси была возможность выбора, и она выбрала – фронт. Ей до сих пор не пришлось воевать, но она видела и понимала, что без жестокого боя не отдавалась ни одна высота, ни одна деревня. И поэтому, хотя и предполагалось, что особые формирования будут направляться на самые сложные участки фронта, Люсю это не пугало, потому что легких участков на войне не было.

14.

Оказавшись в окружении, бойцы отразили несколько атак противника, нанеся ему большой урон, но сами уходили в спешке, не в состоянии забрать раненных. Из всей автоматной очереди, выпущенной в Соню, в нее попали только две пули, которые прошли на вылет, не затронув жизненно важные органы. Ее спасло то, что, поднимаясь над бруствером, она не стояла неподвижно даже долю секунды. На подсознательном уровне, она ввернулась в это открытое пространство по принципу движения веретена, и, не успев выпрямиться во весь рост, бросилась вниз. Со стороны это выглядело так, как будто бы она упала подрезанная автоматной очередью.

Когда она пришла в себя, бой уже откатился, и до нее доносились только его отголоски. Она была настолько слаба, что не могла поднять головы, чтобы осмотреться. Вдруг она услышала скрип орудия и русский мат. Она позвала, но так тихо, что ее никто не услышал. Ей казалось, что она громко кричит, но это был всего лишь слабый зов слабеющей плоти. Понимая, что, если ее не подберут сейчас, то, истекающая кровью, останется одна в промозглой ноябрьской ночи и погибнет. Она звала на помощь, напрягая последние силы. Потом услышала немецкую речь. К ней кто-то шел, освещенный лунным светом. Но луны не было. Низкие тяжелые тучи затянули небо и приблизили наступление сумерек. Соня то теряла сознание, то приходила в себя. Реальность переплеталась с миражами. Ее интересовало: «Откуда взялась луна? И лучи ее какие-то странные – светят не с неба, а из-за спины». Мама озиралась по сторонам, как будто бы кого-то искала. Ну, конечно же, сообразила Соня, она ищет меня. «Мама, мама, я здесь, – позвала Соня, – иди прямо и найдешь меня». Услышав ее голос, мама пошла быстрее. Она была уже совсем близко, и Соня протянула к ней руки, но они наткнулись на что-то холодное. Прозрачная ледяная стена стояла преградой между ними. Соня била ладонями по обжигающему холоду, и кричала: «Пусти ко мне маму! Пропусти ее!» Но мама постепенно удалялась и совсем исчезла, а потом вдруг показалась из-за высокого холма, поросшего сочной высокой травой и цветами необыкновенной красоты и цвета. Их лепестки были разных оттенков и переливались на солнце, словно посеребренные. «Как же красиво, – удивлялась Соня, – и мама такая молодая, как в детстве, и как тепло, не так, как в том лесу, в котором ее оставили лежать однополчане. Она спешила маме навстречу, раздвигая руками высокое пестрое разнотравье, и грелась в лучах яркого солнца. А лучи, словно серебряные нити тянулись к ней от самого светила, из самого высока до земли, по которой она шла. Коснувшись ее кожи, дрожали и немножечко щекотали. Ей становилось не только смешно и щекотно, но и радостно, потому что она знала – это живительные силы вливаются в нее, и она все-таки выбралась из того сырого и темного леса и теперь у нее есть возможность остаться под солнцем. Где-то глубоко внутри нее ей что-то говорило о том, что она спасена, и от нее зависит, останется она под солнцем, освещаемая его лучами, дающими жизнь светом и согреваемая их теплом, вливающимся в душу добром и милосердием, или вернется в темные холодные дебри осеннего леса. В голове вертелся вопрос: «Почему я должна выбирать? И так понятно, что я хочу остаться под солнцем». Но, что-то едва уловимое и тревожное шевелилось в душе, подсказывая, что не так легко остаться под солнцем, что есть много причин, которые будут тянуть ее назад в лес на мокрые ветки. «Что это за причины? – мучилась она в догадках, – что может заставить меня отказаться от этого блаженного тепла, растекающегося по телу. Ощущение промозглого леса, которое все время присутствовало в ее сознании и не уходило, не отпускало и держало, притягивая невидимыми, но ощущаемыми противными грязными, скользкими, холодными и мокрыми щупальцами, досаждало ей. И только время от времени и на короткий срок выглядывало солнце, и они с мамой опять бежали друг другу навстречу, купаясь в его благодатных лучах.