На Пришибских высотах алая роса

Она открыла глаза. Солнцем оказался небольшой электронагреватель, который висел на стене у ее кровати. Госпиталь. «Значит, меня все-таки подобрали наши санитары, – мелькнула радостная мысль, – значит, я не погибла, и буду жить». Ее кровать от остальных отгораживала ширма. Оно и понятно: в госпиталях в основном мужские палаты. Пока она пыталась понять свое новое положение, из-за ширмы донеслась немецкая речь. Ее обдало волной ужаса. Она хорошо знала немецкий язык. Учительница в школе удивлялась ее произношению – «почти, как настоящая немка», и говорила, что у нее невероятные способности к языкам.

Кто-то проговорил:

– Русская пришла в себя. Надо позвать санитара. Иоганн!

В дверях показался мужчина лет сорока на вид приятной внешности, поджарый и подвижный. Он быстро вошел в палату. Санитар был не высокого роста с тонкими чертами лица и густыми каштановыми волосами, зачесанными вбок и назад с четким пробором. Глядя на волосы и пробор, Соня удивленно подумала: «Как у меня». У нее были точно такого же цвета густые волосы, и зачесывала она их на левую сторону и точно так же, как это делал санитар. До призыва у нее были длинные косы. Но по уставу надо было постричь волосы до пол-уха, что им всем и сделали. И летели на пол кудрявые и прямые пряди, золотистые и каштановые, а то и черные, как смоль. Она вспомнила, как жалко ей было расставаться со своими косами, ведь растила она их с первого класса. У нее были самые густые волосы и самые толстые косы в классе. Это было ее гордостью.

– Твоя русская открыла глаза.

– Софи, девочка, ну, наконец-то!

Над ней склонился немец, приложив к губам палец, означающий, что она должна молчать. Соня посчитала, что она все еще бредит. Она в немецком госпитале. Немецкий санитар ее называет «Софи, девочка!». Ее не расстреливают кровожадные чудовища – немцы – враги. Что-то здесь совсем не так, как в реальной жизни.

– Я понимаю, ты удивлена, – обратился к ней санитар на довольно хорошем русском языке, – но я тебе все объясню, когда тебе станет немножко лучше. Ты еще очень слаба, и тебе необходимо набраться сил. Ничего не говори. Тебе нельзя говорить.

– Нет уж, – хотела громко и твердо сказать Соня, но получилось еле слышно, – лучше сразу говорите, сейчас. Может быть, мне и сил не надо набираться.

– Что ты такое говоришь?! Как это не надо набираться. Ты много крови потеряла и была на волосок от смерти. Я вовремя тебя нашел. Ты не волнуйся. Здесь, рядом со мной ты в безопасности, тебя никто не обидит.

– А почему вы так обо мне заботитесь? Кто вы такой?

– Все узнаешь позже, когда у тебя будет достаточно сил, чтобы переварить то, что я тебе скажу.

Он также стремительно вышел, как и вошел, и вернулся со шприцем, наполненным лекарством.

– Сейчас я тебе сделаю укол. Это витамины и успокаивающий препарат, чтобы ты не волновалась. Помни одно: ты в безопасности.

* * *

Русской группировке удалось прорваться сквозь немецкие позиции, и они ушли на соединение с основными силами. На поле и возле леса, где недавно кипел бой, остались лежать раненные и мертвые обоих враждующих сторон. У немцев был приказ: «Раненных русских в плен не брать. Пристреливать на месте». Так они и делали. Вдруг Иоганн услышал тихий зов: «Мама, мама!» Что-то до боли знакомое показалось ему в этом голосе. Он резко повернулся и пошел на голос. На опушке леса стояла русская зенитная установка, а рядом на дне окопа, лежала девочка. Это она звала маму. «Боже, даже девчонки у них воюют!» – воскликнул санитар, повернул к себе лицо девчонки, и обмер.

– Надя! Что ты здесь делаешь? – вскрикнул он, и тут же опомнился.

Его Наде, так же, как и ему уже под сорок, а перед ним лежала совсем еще девчонка с лицом его любимой, которую он оставил в том далеком 21-ом году. Та же слегка вздернутая верхняя губа, как будто она все время слегка улыбается. Те же три звездочки-родинки над верхней губой справа, составляющие собой равнобедренный треугольник, стоящий точно вертикально на горизонтальном основании. Нет сомнения – это его дочь. Он достал окровавленные документы. Старший сержант Кирилюк София Андреевна. У него задрожали руки. «Дочечка, милая моя, судьба мне дала возможность встретиться с тобой. Он наклонился и послушал сердце. Оно билось. Вся гимнастерка и шинель были мокрые от крови. Она потеряла много крови и надо спешить. Но в госпиталь советского солдата он принести не может. И он принимает решение нести ее в ближайшее селение, забинтовав туго рану, чтобы остановить кровь. Он снимает с нее советское обмундирование и надевает немецкое, сняв его предварительно с трупа рядового солдата, и попросив у него прощения за это:

– Ты прости меня, друг. Ты уже мертв. И тебе не нужна одежда. А я спасу свою дочку.