На Пришибских высотах алая роса

Все говорило о том, что что-то изменилось, и следователь знает что-то такое, чего не знал раньше и это говорит не в ее пользу. Сердцем почувствовала, что настало ее время, и от этого испугалась еще больше. И не столько за себя, сколько за маленького. За себя она была уверенна, что вынесет все, а вот маленький… как скажутся на нем те пытки, которые ей придется перенести. Но она держалась, и старалась не показать, что испугалась. Но это только ей казалось. Опытный следователь видел, как глубоко, где-то в самых недрах естества этой, пытавшейся казаться смелой девушки, метнулся страх. А, если страх, значит, есть, что скрывать, значит, надо пытать. Так думал майор, но сначала решил поговорить, рассказать ей все, что узнал. Если у нее здравая мысль возьмет верх, она и сама все расскажет.

– У нас есть новости о Кочине. Он с группой должен был вернуться из тыла под Грачевкой. Три человека из его группы пришли. Остальных вместе с Кочиным нет. Напрашивается вопрос: «Зачем он остался в тылу? А не переметнулся ли он на сторону немцев?» А вы как думаете, Табаченко?

– Нет. Не мог он изменить Родине, – выпалила Тася.

– Это все высокие слова, а что за этим кроется? Откуда у вас такая уверенность, причем сразу, без раздумий? Вы сможете ее обосновать?

– Я никогда не поверю в то, что Кочин предатель, что он смог перебежать на сторону немцев.

– Вера – это не факт и не аргумент. Мало ли кто во что верит. А вы вспомните, может быть, он говорил что-нибудь такое подозрительное, что сейчас объясняет его измену?

– Нет. Это исключено. Ничего такого он не говорил. Не было подозрительных ни слов, ни действий.

– У меня складывается такое впечатление, что вы защищаете его и даже покрываете. Ни одного ли вы поля ягода? Тем более, что за это время, пока вы отдыхали, мы кое-что узнали о вас, что дает нам полное право уже сейчас осудить вас, как изменницу Родины.

Мы арестовали Чижевскую, немецкую подстилку и предательницу, которую вы приютили в доме вашей тетки. Вот видите, она в отличие от вас, легла под немца, а вы ради великой цели, ради получения сведений, так необходимой нашей воюющей стране не снизошли, не поступились своей мещанской гордыней. Ради победы в этой войне не поступились, и сейчас хотите доказать, что вы не нарушили клятву, что вы остались верны ей. Кто же вам после всего этого поверит?!

Тасю, словно обухом ударили по голове: «Значит, им известно ее задание?! Известно, что Кочин ей приказывал пойти на сожительство с начальником тюрьмы?! А это они могли знать только от самого Кочина или от его начальника. Если им все известно, чего же они держат ее здесь и что еще хотят узнать от нее?»

Могла ли она подумать там, на той стороне, оккупированной и представлявшейся

для живущих здесь, ужасом и кошмаром, а для нее раем по сравнению с тем, где она оказалась теперь, что ей прямо и недвусмысленно скажут, что она могла пойти бы и на унижение и «подстилиться» ради великой цели.

– Я клятву не нарушала. Я выполняла данное мне задание и доставала необходимую информацию другим методом.

– Каким же, если не секрет? Работали на них? Вы мне сейчас же скажете, кто лично давал вам задание войти к немцам в доверие. Какие еще вам давали задания? – кричал майор, все более распаляясь. – Как на духу, слышите, как на духу! Сейчас откроете рот и все расскажете!

– Я уже говорила – майор Кочин. Я почти полностью выполнила данное мне задание. Сведения, которые узнавала, передавала через связного. Что именно передавала не могу сказать, не имею права. Кочин особенно подчеркивал это. Этот же связной передал приказ Кочина вернуться и отчитаться о проделанной работе.

– Вот именно, подчеркивал. Подчеркивал потому, что они были необходимы ему в его двойной игре. Вы обязаны рассказать, что именно ему передавали.

– Я клятву не нарушу.

– Не нарушишь, значит! Не имеешь право! Ну-ну… это мы еще посмотрим, – орал он, брызгая слюной. – Синицын, бери ее себе и познакомь со своим хозяйством. Посмотрим, долго ли она нам тут мозги будет вправлять!