На Пришибских высотах алая роса

Аня подумала: «Вот так война неискушенные девичьи нежные и ранимые сердца наполняет жестокостью, так зарождает первые ее ростки. Несправедливость, вопиющая несправедливость по отношению к ним делает это, и они жестокостью отвечают на жестокость». Она вспомнила, как в детстве деревенская детвора боялась самолетов, пролетающих над селом. Ребятишки, завидев их, сразу убегали в дом или сарай, что было ближе, и прятались. Большая железная птица внушала им страх, хотя никакого вреда не приносила. Вспоминая это, подумала, что, может быть, уже тогда их детские сердца предчувствовали налеты стервятников с черными крестами, душераздирающий свист и оглушающие взрывы бомб, от которых невозможно избавиться, невозможно спрятаться. Перед глазами волнами переливалось пшеничное поле, которым ей так нравилось любоваться в детстве. Столько золота нигде и никогда не увидишь, сколько на этом поле поспевшей пшеницы! Да она и не видела нигде золота, кроме как здесь. Не было его у родителей, не было его и у знакомых. Она только слышала о нем. А когда уже училась в медицинском училище, у директора было на пальце обручальное золотое кольцо.

В памяти продолжали всплывать картинки из детства. Их домик, прижавшийся к каменной гряде, который отец построил своими руками, огород, засеянный маками, река, делающая крутой изгиб напротив дома. Этот изгиб оставлял язычок берега, поросшего кустарником и ивой. Это было их заветное место. Там они встречались с Матвеем. Как все это дорого! Какое тепло разливается по телу только от одного воспоминания! И тут же набегает тревога и сжимает сердце щемящей болью: ведь там теперь немцы. Украина вся под немцами. Она видела своими глазами, когда отступали с боями, сожженные села, разрушенные города.

– По ва-го-нам! – разнесся голос начальника поезда, и все поспешили к своим вагонам, а кто не успевал добежать до своего, садились в любой, ведь многие пошли посмотреть, что там, в здании вокзала, осталось после бомбежки. И опять торопили колеса:

– По-ско-рей! По-ско-рей!

Поезд шел все дальше и дальше. На остановках бегали с котелками за водой, чтобы умыться и напиться. Ходили к вагону-кухне за горячими обедами. Стояли на постах, вернее сидели в кабинах охраняемых машин, установленных на железнодорожных платформах.

На одном из полустанков возле них остановился эшелон. Из окон и дверей вагонов выглядывали солдаты. С возгласами:

– Девушки, привет из тыла! Потанцуем, пока живы?! – высыпали из вагонов.

На перроне появился баянист, и девушки выпрыгивали из вагонов прямо в руки парней. Аня всматривалась в лица: «А вдруг мой Матвей среди них?» Но Матвея не было, а к ней подошел капитан-артиллерист, протягивая руки и этим жестом приглашая на танец. Звучало танго.

– Почему такие грустные?

– Искала среди вас своего любимого, но его здесь нет.

– Кто такой?

– Степанов Матвей. Шоферил до войны.

– Во вверенном мне подразделении такого бойца нет.

– Вижу, что нет.

– Но вы не отчаивайтесь. Может быть, еще встретите. Чего не бывает на фронтовых дорогах.

После танго баянист заиграл вальс. Пары кружились по пыльному перрону, и всем казалось, что войны нет, что война отступила. И она действительно отступила в их сознании на какое-то время, на этот короткий миг, пока звучала гармошка, а они кружились. Обнимая девичьи талии, бережно удерживая покоящиеся на ладонях нежные и тоненькие пальчики, разве можно было думать о войне?

– По ва-го-нам!

И всех как ветром сдуло. Оборвалась мелодия, а подхваченная наспех гармонь, возмущаясь от обиды и такого небрежного отношения, тихонько застонала. Мужской эшелон пошел первым, и, прощаясь, махали друг другу руками пассажиры обоих эшелонов. Сколько минут пробыли вместе, а уже успели прикипеть… Капитан, танцевавший с Аней, вспоминал ее грустные глаза, тоненькую талию, золотистые локоны, выбивающиеся из-под шапки, и где-то глубоко внутри зарождалось волнующее тепло и, поднимаясь, захлестывало его волной сладострастного томления. Ему так хотелось увидеть ее счастливые глаза. Но поезд увозил их все дальше и дальше. Потом медицинский эшелон обогнал их, и опять из окон тянулись руки, раскачиваясь в прощальных взмахах, выкрикивались имена, пожелания о встрече в Берлине.

Медицинский состав пошел вперед по зеленому коридору. Там, где шли сражения, куда направлялись и артиллеристы, шли жаркие бои и требовались медики. Миша смотрел в окно на проплывающие мимо поля, леса и перелески, а перед глазами стояло лицо младшего лейтенанта, окаймленное локонами цвета светлого меда. По мере приближения к фронту вдоль железнодорожного полотна появились зенитные батареи с вытянутыми вверх длинными стволами. Возле зениток хлопотали девушки.

На место прибыли в сумерки. Но вместо вокзала – груды битых кирпичей. После недавней бомбежки стоял густой дым. Разгрузку закончили далеко за полночь. Сначала машины отвозили госпитальное имущество, потом людей. В кромешной темноте высаживались и брели по единственной улице села. Персонал распределяли по домам, выдав сухой паек на ужин.