На прорыв

В принципе, я ничем не рисковал. Память – штука весьма фривольная: “тут помню, тут не помню”. Так что часть правды касательно Александра Петрухина вполне можно было раскрыть. Типа вспомнил, как с Петрухой отбивались от вражеских танков. И всё. А остальное – сплошной мрак.

Но то, как расколол Петюню, может мне конкретно так аукнуться. Я так стремлюсь быть как можно дальше от НКВД и его присных, что… сам же лезу к ним в пасть с ничем необъяснимым упорством. И особист, едри его, это явно ценит.

Особенно напрягают его невербальные намёки. То лицо собеседника непроницаемо словно скала, и поди – разберись, о чём он там думает. То во взгляде появляется некая хитринка. Словно знает что-то про меня. Но сведениями делиться не спешит. А ты сиди, гадай – это что-то хорошее или нечто плохое?

У-у-у, “повбывав бы гадив” – то бишь, особистов. Но нельзя. Ребята делают свою работу. И отчитываться перед проверяемыми совершенно не обязаны.

Так и сейчас: сняв с меня показания, особист заставил подписаться под каждым листом. Предварительно дав прочитать текст, естественно. И… улыбнулся во все свои тридцать два зуба:

– Ну что ж, гражданка Ельцова Ольга Порфирьевна, тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения. Вот и определились, стало быть, с вашим прошлым. И теперь не мешало бы определиться с будущим.

Несколько секунд я бессмысленно лупал на особиста глазами. А взглянув на подпись, не сдержался и в сердцах выдохнул:

– Так просто? Нет, ну так просто? И вы только сейчас провернули со мной этот номер? А раньше никак нельзя было?

Я действительно был изумлён донельзя, ведь на всех листках рукой Ольги была выведена подпись – Ельцова О.П. Моторная память в действии? А ведь расписывался-то чернильной ручкой. С открытым пером. И не сделал ни одной помарки. Даже пресловутую кляксу – и ту не посадил. Уверен: сам я никогда чернилами не пользовался. И расписывался как-то иначе. Причём, ручка у меня была точно не перьевая: внутри пластмассового цилиндра находился стержень с пастой. Только название никак не вспомню. Память опять выдаёт знания маленькими порциями. Прям зла на неё не хватает! Нет, чтоб выдать уже всю необходимую мне информацию, – как специально, прям.

С одной стороны, был доволен как слон: у меня появилось имя. Официальное, как-никак. А с другой – к этому имени могли прилагаться ещё родственники и знакомые. Ольга же где-то родилась. У неё были родители, друзья. Может, даже… Вот об этом думать уже как-то не хотелось.

Ага. Подумали за меня:

– Замужем за Николаем Самохиным, тысяча девятьсот двадцатого года рождения. Инвалид. Потерял правую руку два года назад в результате несчастного случая.

– Как… у меня и муж есть? – удивлённо воззрился я на особиста.

– По крайней мере, не так давно был. Успел ли эвакуироваться с временно оккупированной врагом территории – неизвестно. Судя по тому, что вы здесь, а его рядом нет – вряд ли.

Я лишь сокрушённо покачал головой: подобные данные из жизни Ольги, к сожалению, в памяти отсутствовали.

– Это не всё, – продолжил особист, – У вас ещё и сестра Дарья имеется. Родилась в один день с вами – двадцать пятого января. В селе Рязово Новгородской области.

– Как вы сказали – Рязово?.. – тут меня как обухом по голове ударило: память Ольги вдруг с обречённостью приговорённого выдала вердикт – это та самая деревня, где я очнулся в сарае. Господи…

Пальцы вдруг предательски задрожали и всё поплыло перед глазами, из-за чего я едва не хлопнулся на пол. Если бы не особист, успевший выскочить из-за стола и подхватить падающее тело Ольги – что-нибудь себе вполне мог бы сломать.

Хлипкое тело, ведущее себя как Бог на душу положит, подвело в самый неподходящий момент. Хорошо хоть сознание вернулось быстро. Однако, не само. Помогли: к губам приложили кружку, наполненную холодной водой. А организм, практически без моего участия, самостоятельно сделал несколько глотков.

После чего я смог, наконец, принять вертикальное положение и, нарочито медленно взяв уже полупустую ёмкость (чтобы особист не заметил дрожания рук), поставил её на стол, одновременно с этим отстраняясь от собеседника.

Перед глазами закрутился калейдоскоп из лиц безвременно ушедших людей – тех самых, с которыми Ольга прожила свою короткую, трагически оборвавшуюся жизнь. Эти воспоминания – как удар под дых – чуть было вновь не выбили из меня сознание. Тело опять повело в сторону. И чтобы не свалиться во второй раз, пришлось изо всех сил вцепиться пальцами в столешницу. Несколько долгих секунд я напоминал выброшенную на берег рыбу: глаза выпучены, рот разевается в безуспешной попытке ухватить хоть толику воздуха, а сжатое спазмом горло не даёт сделать даже маленького вздоха. Слава Богу, длилось это состояние недолго и я довольно быстро пришёл в себя.

Покачнувшись на стуле, выпрямился. И, с трудом оторвав пальцы от стола, отчего тот жалобно скрипнул, слегка покачал головой, разгоняя кровь.

Хотел ответить особисту простым, будничным тоном. А вместо этого проскрипел как та несмазанная телега (горло по-прежнему душил спазм, вышибая из глаз непрошеные слёзы):