На прорыв

– И чтобы больше никто не помер! Вы слышите меня? – мой голос уже звенел от стальных обертонов, – Отныне ни у кого из нас нет права на смерть! Мы – русские! У нас даже мёртвые помогают живым. Ослаб духом – вспомни своих предков. Они не дадут смалодушничать. И поддержат в тяжёлую минуту. А нам всем нужно жить и бить в хвост и в гриву фрицев, где бы они ни находились. Ведь сама земля помогает нам. И кроме нас никто не имеет права ею владеть. Это наша земля! Здесь наш дом. Гитлеровцам здесь не быть!

На этих словах круто развернулся и выскочил в чём был прямо на мороз. А дальше всё слилось в белёсом мареве гнева.

Где бродил, что делал – и сам не ведаю.

Пришёл в себя, наверное, только под утро, стоя над изголовьем Анюткиной лежанки.

Костяшки пальцев почему-то саднили и оказались наспех перемотаны тряпками, отдалённо напоминающими по цвету немецкую форму. Но хоть я и заметил, что с руками что-то не так, этот факт проскользнул мимо сознания.

Дикая тоска рвала мне сердце и я с трудом сдерживался, чтобы не завыть волком.

Постоял, посмотрел на безмятежное выражение лица Анютки, молча развернулся и снова вышел на мороз.

А на встречу – истопник: охая и кряхтя встал с завалинки, подошёл и, критически осмотрев с головы до ног, молча накинул мне на голову пуховый платок. Затем помог натянуть фуфайку, подхватил под руку и повёл в свой закуток.

Усадил за кургузый деревянный столик, налил кипяточку, выделил целый кусман сахару, что для этого времени было просто невероятным богатством (наверное, все запасы мне отдал), и присел напротив, прихлёбывая свой кипяток, да внимательно поглядывая в мою сторону из-под кустистых бровей.

– Что, наворотила я дел? – первым нарушив молчание, взял со стола хозяйский нож и одним резким движением разбил кусок сахара на две примерно равные половины, одну из которых недвусмысленно пододвинул хозяину.

Дедок удивлённо хмыкнул и, хитро прищурившись, взял свою половинку, надкусил, отхлебнул кипяточка и блаженно прикрыл глаза. Затем немного помолчал, крякнул от удовольствия и ухмыльнулся:

– Умаяла ты меня сегодня, девка. Как есть умаяла! – и снова молчок.

Есть у некоторых пожилых людей привычка очень медленно цедить слова. Пока дождёшься от таких ответа – все жилы на кулак намотают. Но в данном случае решил не подгонять старика: спрятав глаза, всем своим видом постарался показать крайнюю степень заинтересованности в продолжении повествования. Видимо, оказался прав, так как собеседник ещё раз усмехнулся каким-то своим мыслям и, отхлебнув кипяточка ещё раз, проговорил:

– Я ж за тобой, бедовая, почитай, всю ночь по лесу бегал, – и, усмехнувшись снова, добавил, – Зато план по лесозаготовкам перевыполнили.

– В смысле? – ничего не понял я.

– Ну, ты ж как выскочила из помещения-то, так и припустила в сторону леса. Я, значится, углядел енто дело – и за тобой. Ты ж, почитай, почти без ничаво убёгла – ни шапки, ни шубы. Замёрзла бы. Хорошо, что я недалече стоял. Схватил одёжу-то твою, и ходу. Ох, и быстра ж ты, девка. Даром что на голову шибанутая. А так припустила – по следам еле нашёл: темно ведь ужо. А у меня ж и лампадки с собой нетути.

Истопник немного помолчал, собираясь с мыслями, ещё раз куснул сахарок и хлебнул кипяточка.

– В общем, значится, когда тебя настиг, ты уж цельну ель чуть не в труху перемолола. Вовремя успел: ещё немного – и ствол аккурат на твою бедовую голову бы сверзился. Но успел, вишь, выдернул. А то у табе взгляд как у той чумачечей. Дышишь, как та загнанна лошадь, и к ентой треклятой ели обратно рвёшси. Вывернулась из рук, значится, и давай елину снова лупцевать – только щепки летять. Я, от греха подальше, за друго дерево спряталси. Чтоб под руку не попасть, ежли шо. Так ты как с цепи сорвалась: пока ствол на чурки не нарубала – не успокоилась. Я токма подсказывал, что нужны чурбаки, а не труха какая. Вот и нарубала.

– В смысле нарубала? – у меня чуть волосы на голове дыбом не встали, – Я что, дровосек? Топором хоть нарубала?

– Да нет, – усмехнулся этот хрыч старый – подзуживал, видать, – Руками, конешно. Я уж и отговаривал табе – всё ни в какую. Только успевай поворачиваться – работала не хуже пилорамы: прыг к дереву – и ну его долбить. А как свалилось – прыг к следуюшшему.

– Руками? Руками валила? – ещё больше изумился я, и снова посмотрел на собственные руки.

Только сейчас до меня дошло, что кисти были плотно замотаны и довольно сильно болели. Наверняка ведь лупил кулаками по какой-то твёрдой поверхности. Только процесс осознания сего действа как-то подозрительно подзатянулся.