На пути в прекрасное далеко. Приглашение к разговору

– Уже уходите? Так скоро? Как вам Полина Владиславовна? Измаялась бедняжка – такое горе у неё… Мне кажется, в последнее время она стала заговариваться: всё ищет кого-нибудь, кто бы взялся что-нибудь про жизнь написать… муж, говорит, сам хотел это сделать да вот болезнь прицепилась. Вам не предлагала? А мне вот кажется…вы бы сумели – у вас бы получилось.

Дама сделала шаг ко мне, притронулась к рукаву куртки. – Да вы зайдите к нам… Я люблю беседовать с талантливыми людьми…сама, вроде, таковой становлюсь…

– Дядь, ты не Айболит? – спросил мальчик. – А у бабы Поли дедушка болеет.

– Не мешай нам, пожалуйста!

Дама легонько взъерошила волосы на голове малыша.

– Такой любопытный! Никому проходу не даёт… Так вот, сосед наш, ещё когда в здравии был, мне нравился …беседовать с ним было интересно – начитанный был ужасно..

Дама вдруг истово закрестилась.

– Господи, что же я дура говорю? – и тут же, – Думаю, бог меня не накажет… человек хоть и не умер, но ничего уже сказать не может. а вы можете – писатели всё могут!

Обратный путь до дома (на троллейбусе, метро и трамвае) оказался быстротечным. В голове – пустота. Перед глазами – почти восковая, безволосая голова больного. Чтобы сразу не заходить в подъезд дома, присаживаюсь во дворе у детской площадки на скамью.

Закрываю глаза, но погрузиться в одиночество не успеваю.

Почти у самого уха слышится детский голос:

– Дядя болеет?

В ответ – нетерпеливый, женский:

– Конечно – нет. Дядя просто отдыхает…

А у “дяди” в голове новые голоса. Почему-то умерших.

И думы наплывают.

Друзья детства становятся бывшими.
Друзья юности тоже не с нами.
Хоть кричи, не кричи – не услышишь их!
Не хранит их давно наша память.

Школа, юность – этап биографии

В нашей бывшей стране Синегории,
За лесами, полями, годами их
Мы оставили всё для истории.

Мы с годами всё больше теряем,

От чего-то большого уходим.
Вроде крепко по жизни шагаем,
Но душевный покой не находим.

Думы часто уносят нас в прошлое:

Только там наша крепость заложена,
Словно очень расчётами сложными
Чья-то жизнь гениально в нас вложена.

Чья жизнь вложена в умирающее тело моего старого товарища? О чём он хотел поведать всему ещё живущему человечеству?

“Вы бы сумели!

У вас бы получилось!

Писатели всё могут!”

Дама в кимоно выдала мне аванс, но я так не думаю: ни силёнок, ни таланта для такого произведения у меня нет – не Александр Сергеевич Пушкин, не Лев Николаевич Толстой, не Алексей Максимович Горький, не Михаил Александрович Шолохов, не говоря уже о литературных корифеях зарубежья.

Не знаю – к месту или нет, но вдруг, как вспышка в мозгу, вспомнилось обращение Наума Коржавина к вождю мирового пролетариата Владимиру Ильичу Ленину:

“Пусть много смог ты, много превозмог
И даже мудрецом меж нами признан.
Но жизнь – есть жизнь. Для жизни ты не Бог,
А только проявленье этой жизни.
Не жертвуй светом, добывая свет!
Ведь ты не знаешь, что творишь на деле.
Цель средства не оправдывает…Нет!
У жизни могут быть другие цели.
Иль вовсе нет их. Есть пальба и гром.
Мир и война. Гниенье и горенье.
Извечная борьба добра со злом,
Где нет конца и нет искорененья.
…Но человеку душен плен границ,
Его всё время нетерпенье гложет,
И перед жизнью он склониться ниц, —
Признать её незыблемость – не может.

Поэт, напоминая разрушительно-созидательные действия Ильича в руководстве страной, продолжает:

…В окне широком свет и белый снег.
На ручках кресла зайчики играют…
А в кресле неподвижный человек. —
Молчит. Он знает сам, что умирает.
Над ним любовь и ненависть горит.
Его любой врагом иль другом числит.
А он уже почти не говорит.
Слова ушли. Остались только мысли”.