На путях исторического материализма

Эта давняя и мучительная традиция, как я утверждал, в конце концов исчерпала себя в конце 70-х годов. Для этого существовали две причины. Первая заключалась в новом подъеме массовых выступлений в Западной Европе: в центре передового капиталистического мира мощная волна студенческих волнений 1968 г. возвестила о том, что массовые отряды рабочего класса начали новое политическое наступление такого типа, который не отмечался со дней восстания Спартака или советов Турина. Майский взрыв во Франции был наиболее ярким из них, а за ним последовали волна активных действий промышленных рабочих Италии в 1969 г., решительные забастовки шахтеров в Великобритании, которые привели к падению консервативного правительства в 1974 г., и затем, спустя несколько месяцев, переворот в Португалии, быстрая радикализация которого шла в направлении революционной ситуации классического типа. Ни в одном из этих случаев толчок к народному восстанию не исходил от партий левых сил, будь то социал-демократические или коммунистические. Они, по-видимому, предвидели возможность окончания полувекового разрыва между социалистической теорией и массовой практикой рабочего класса, который оставил столь уродливый отпечаток на самом западном марксизме. В то же время послевоенный экономический бум резко прекратился в 1974 г., впервые за 25 лет поколебав основы социально-экономической стабильности промышленно развитых капиталистических стран. В этой ситуации субъективно или объективно, но расчищался путь для появления марксизма иного рода.

Мои собственные выводы в отношении его вероятной формы — выводы, которые служили также и рекомендациями в духе сдержанного оптимизма, — имели четыре аспекта. Во-первых, я полагал, что еще оставшиеся в живых дуайены западной марксистской традиции, вероятно, уже не создадут каких-либо значительных трудов Притом многие из их непосредственных учеников подавали признаки поворота к гибельной увлеченности Китаем как альтернативной по сравнению с СССР моделью постреволюционного общества и образцом для социалистических исследований на Западе. Во-вторых, я предполагал, что если вновь соединятся звенья марксистской теории и массовой практики в развитых странах, то могут быть воссозданы некоторые из условий, которые когда-то сформировали классические каноны исторического материализма поколения Ленина и Люксембург. Любое такое повторное объединение теории и практики, по моему мнению, имело бы два последствия: оно неизбежно сместило бы весь центр тяжести марксистской культуры к ряду основных проблем, поставленных развитием мировой экономики, структурой капиталистического государства, констелляцией социальных классов, значением и функцией нации к вопросам, которые систематически игнорировались в течение многих лет. Сама собой, казалось, возникала необходимость в повороте к конкретике, возвращении к вопросам, занимавшим «зрелых» Маркса и Ленина. Такая перемена обязательно возродила бы то измерение, которого помимо всего прочего не хватало традиции западного марксизма после смерти Грамши. Речь идет о стратегическом обсуждении путей, на которых революционное движение могло бы преодолеть барьеры буржуазно-демократического государства и прорваться к подлинной социалистической демократии вне его. Раз возобновится стратегическое обсуждение, полагал я, вероятно, что основная оппозиционная сталинизму традиция, идущая от Троцкого, вновь приобретет значение и жизнеспособность, уже будучи свободной от консерватизма, который часто ее сковывал в защите ею потерпевшего поражение прошлого.