На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Смотри, как томны очи,
Как вид ее уныл;
Ей белый свет постыл;
Одна во мраке ночи,
Сокрылась в терем свой;
Лампаду зажигает,
Письмо твое читает
И робкою рукой
Ответ ко другу пишет,
Где в каждом слове дышит
Души ее печаль.

Единственное пожелание адресату – поскорее вернуться невредимым домой.

В послании «К Блудову» нет осуждения войны как таковой, в нем вообще нет политики. Война изображается как что‑то далекое и потенциально опасное. Из двух событий реальной биографии Блудова – женитьбы и отбытия в армию – поэтически воспроизводится лишь первое как самое обыкновенное и в силу этого наиболее ценное. Нетрудно заметить, что здесь дается ценностная система «Песни барда» в перевернутом виде. Там нормой является гибель на войне в молодом возрасте и плач возлюбленной на могиле героя. Здесь смерть на войне представляется как вообще малореальная вещь. Автору страшно даже подумать, что с его адресатом может что-то случиться. Мирная жизнь, третируемая в «Песне» как темное низкое существование, как вообще не жизнь, в послании присутствует как единственно возможная норма, а тема смерти подвергается романтической иронии. Если кому и суждено умереть молодым, так это самому автору. При этом его смерть, никак не связанная с войной, означает лишь переселение в иной мир – в

Отечество желанно,
Приют обетованный
Для странников земли.

Подобного рода послания в период между Тильзитом и войной 1812 г. становятся ведущим жанром русской поэзии. В общественно-политическом плане они дистанцируются как от военных действий, которые ведет Россия на севере и на юге, так и от национально-патриотической критики официального политического курса. Утверждаемая в них идея мирной жизни лежит вне политических ценностей, это не мир в его политическом понимании, а мир отдельной семьи, небольшого дружеского кружка, творчества и внутренней свободы.

* * *

Поэтический уход в личную жизнь составлял лишь один из полюсов русской культуры после Тильзитского мира. На другом полюсе, где располагалась общественная жизнь, наблюдался рост националистических настроений. Наиболее ярким его выразителем стал издаваемый С.Н. Глинкой журнал «Русский вестник». Само появление этого журнала в 1808 г. было прямым следствием общественного недовольства Тильзитским миром[23]. Ставший результатом тяжелых поражений России в Наполеоновских войнах 1805–1807 гг. Тильзитский мирный договор (27 июня 1807 г.), по которому Россия присоединялась к континентальной блокаде Англии и признавала за Наполеоном титул императора и все завоевания, Тильзитский мир был воспринят как национальный позор [Пугачев, 1953; Троицкий, 1994, с. 129–151; Martin, 1997, р. 48–50]. Ф.Ф. Вигель вспоминал, что образованное общество восприняло Тильзитский мир с Наполеоном как «порабощение ему, как признание его над собою власти» [Вигель, 2003, кн. 1, с. 428]. Поэт и участник Наполеоновских войн Денис Давыдов, вспоминая Тильзит, писал: «1812 год стоял уже посреди нас, русских, с своим штыком в крови по дуло, с своим ножом в крови по локоть» [Давыдов, 1982, с. 97]. Настроения, порожденные Тильзитским миром, отчасти были подготовлены еще в ходе предшествующих войн с Францией. Так, еще в мае 1807 г. в Москве вышла брошюра графа Ф.В. Ростопчина «Мысли вслух на Красном крыльце российского дворянина Силы Андреевича Богатырева». Этот ярко выраженный националистический памфлет, исполненный ксенофобии и национального чванства, произвел сильное впечатление на С.Н. Глинку. Позже он вспоминал: «Мыслями вслух…» граф «первый… вступил… в родственное сношение с мыслями всех людей русских» [Глинка, 2004, с. 262–263]. В этом памфлете французы назывались «дьявольским наваждением», «дрянью заморской», «висельниками» и т. д. Зато русскую нацию составляют «государь милосердный, дворянство великодушное, купечество богатое, народ трудолюбивый» [Ростопчин, 1992, с. 151]. Особым бахвальством на фоне побед французов над русскими в 1805–1807 гг. отличалась ростопчинская характеристика Наполеона: «Мужичишка в рекруты не годится: ни кожи, ни рожи, ни виденья; раз ударить, так след простынет и дух вон; а он-таки лезет вперед на русских. Ну, милости просим!» [Ростопчин, 1992, с. 151].