На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Я уверен, что прежде чем покинуть армию, вам следовало бы съездить в Главную квартиру в Калише и попросить аудиенции у императора, настояв в присутствии на ней Кутузова, и после того как вы изложите им все то, что вы сделали, приведете уведомления и приказы, которые вы получали, добавив, что из писем, получаемым из Петербурга, вам стало известно, что вас обвиняют, что вы с армией упустили Бонапарта, ваша честь слишком дорога, чтобы не просить, а даже настаивать на военном суде; я глубоко убежден, что после всего этого Кутузов был бы вынужден воздать вам должное и признать в присутствии императора, что вас невозможно в чем-либо упрекнуть. После этого вы были бы награждены за ваши действия, и даже ваши хулители вынуждены были запеть по-другому. Тогда вы могли бы выйти в отставку не как человек, попавший в немилость у государя, а как человек, испытывающий отвращение к интригам, которые ваш благородный характер всегда ненавидел. Никто не знает, что император вас приглашал к себе, и что вы сами этого не захотели, напротив, все считают, и это так выглядит, что вы не осмеливаетесь предстать перед ним и что вы находитесь в опале. Это меня огорчает, мой добрый друг, и я удивлен, что вы не следуете тому поведению, которому должны следовать и которое диктуется самим вашим положением [Там же, с. 295–296].

Попытка такого объяснения с царем, правда, без участия Кутузова состоялась, о чем Чичагов уведомлял Воронцова в письме из Ораниенбаума от 15 сентября. По прибытии Александра I в Вильно Чичагов попросил у него аудиенцию, и сразу же был принят царем: «Это было воскресенье, все собрались в замке, Кутузов также там присутствовал. Император допустил меня в свой кабинет и оказал мне внешне самый ласковый и самый сердечный, какой только возможно, прием. Я спросил тогда его величество, не имеет ли он каких-либо претензий ко мне. Он ответил мне, что ему все известно и что ему меня не в чем упрекнуть. Но еще до этого Кутузов сказал мне, что не стоит обращать внимание на то, что говорится, что его также упрекают во многих вещах, но он не придает этому значения. Это было единственное его участие во мне» [Там же, с. 197]. Впрочем, сам Чичагов не настаивал на том, что именно Кутузов является главным инициатором интриги против него, но и Воронцов не убедил его в том, что за всем этим стоял Румянцев. У Чичагова была собственная версия, которую он позже изложил в автобиографических «Записках», назвав главным своим врагом А.С. Шишкова: «К счастью или к несчастью, у меня такой характер – это другое дело, но я приобрел себе в Шишкове большого врага, который наделал мне много зла впоследствии, вооружив Кутузова против меня» [Чичагов, 2002, с. 636].

Кутузов действительно, как это следует из совокупности источников, не стремился во всем обвинить Чичагова, сделав его жертвой общественного мнения. Но он прекрасно понимал, что на него как на главнокомандующего ложится вся полнота ответственности за провал Березинской операции. Однако не в его характере было признавать свои ошибки перед царем. Поэтому он в своем донесении от 16 ноября, когда Наполеон еще не успел переправиться на другой берег, писал об ошибках, допущенных Чичаговым. Однако чуть позже, когда переправа была совершена, Кутузов изменил свое мнению и попытался переложить всю вину на Витгенштейна [Харкевич, 1893, с. 209]. 28 ноября он написал любезное письмо Чичигову: «Благодарю Вас, милостивый государь мой, Павел Васильевич, за все то, что произошло со времени сближения Вашего с нами и наконец благодарю Вас за Вильну. Лестно всякому иметь такого сотрудника и такого товарища, какого я имею в Вас» [Там же].