На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Однако эти взгляды, сильно отдающие консерватизмом, набирающим силу в русском обществе, Чичагов не счел нужным открыто проповедовать в России. Он предпочитал держаться вне лагерей и партий и поэтому оставался в глазах петербургского общества франкофилом и человеком, ненавидящим Россию, что поддерживалось слухами о его «дружбе» с Наполеоном. Для столичного дворянства, недовольного союзом России и Франции, Чичагов, наряду со Сперанским и Румянцевым, воплощал наихудшие стороны Александровской политики. Хотя отношение Чичагова к Сперанскому, как и ко всем правительственным реформаторам, было отрицательным [Там же], столичные слухи ставили его имя в один ряд с самыми откровенными франкофилами. 9 августа 1809 г. Коленкур, сообщая в Париж о возможном заговоре при дворе, писал, что заговорщики в случае победы «велят арестовать Румянцева, Чичагова и Сперанского… Что касается Александра, то, несомненно, его надо будет убить» [Николай Михайлович… 1905–1908, т. 6, с. 74]. Когда Чичагов уже был во Франции, в Петербурге говорили, «что адмирал сошел с ума и потребовал паспорт, для того чтобы ехать в Англию, что он выехал из Парижа, оставив там в беспокойстве жену и детей и что его сумасшедшего и бегущего как разбойника с большой дороги арестовали в Мюнхене» [Там же, с. 148].

Слухи о Чичагове во многом подогревались и его поведением. Федор Петрович Толстой, служивший одно время адъютантом Чичагова, вспоминал о нем:

Павел Васильевич [Чичагов] очень умен и очень образован. Будучи прямого характера, он был удивительно свободен и прост, как ни один из других министров в присутствии и разговорах с царем и царской фамилией. Зная свое преимущество по наукам, образованию, твердости и прямоте характера над знатными придворными льстецами, он обращается [с ними] с большим невниманием, а с иными даже с пренебрежением, за что он ненавидим почти всем придворным штатом и всею пустою и высокомерною знатью. Но император и императрица Елизавета Алексеевна его очень любят. С низшими себя, со своими подчиненными и просителями, которых всегда принимал без всякого различия чинов и звания, обращается весьма приветливо и выслушивает просьбы последних с большим терпением [Толстой, 2001, с. 141].

Таким образом, Чичагов действительно был идеальной фигурой, на которую можно было свалить неудачи Березинской операции. Адмиралу мстили в первую очередь за его высокомерное поведение и презрительные высказывания о России. Сам же он, давно думая об эмиграции, стремился оправдаться не столько перед лицом соотечественников, сколько перед европейским общественным мнением. В лице Жозефа де Местра он нашел одного из немногочисленных при его жизни горячих сторонников.

Глава 6 Народная война: «консервативная» модель

Одним из наиболее распространенных представлений о войне 1812 г. является то, что она была признана «народной», т. е. велась с участием большого количества русского крестьянства. Популярности этого представления во многом способствовал роман Толстого «Война и мир» с его знаменитым пассажем: «…дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие» [Толстой, 1940а, с. 120].

Подобный взгляд уже долгое время преобладает и в историографии. Между тем он не является единственным. Попытки оспорить «народность» 1812 г. спорадически возникали давно. Одним из первых сомнения выразил А.К. Дживелегов: «“Народная” война 1812 года, не более, как обман зрения. Он в свое время был порожден помещичьими страхами, контрабандой попал потом в число исторических традиций и поддерживался до сих пор дворянской научной идеологией. Историческая наука принимала его на веру только потому, что никто не пытался подвергнуть его сколько-нибудь серьезному анализу» [Дживелегов, 1916, с. 236].