На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Отзвуки этой пропаганды до сих пор встречаются на страницах отечественных изданий, авторы которых не ведают двух важнейших принципов исторического познания – критического отношения к источникам и объективности. Такие писатели по сю пору наивно верят, что русские города и деревни, в том числе и Москву, подожгли французы и ретранслируют сочиненные пропагандой байки о «русском Сцеволе», об «Иване Сусанине 1812 г.» о «мифических русских амазонках», Марфах и Прасковьях, лихо расправлявшихся с безоружными врагами при помощи различных орудий труда. Всех этих персонажей ещё в 1812 г. выдумала редакция журнала «Сын отечества» [Попов, 2001, с. 210].

Эту «кухню» позже раскрыл в своих воспоминаниях М.А. Дмитриев: «Тургенев, Воейков, Греч и другие собирались вместе после выхода неприятеля из Москвы и начали выдумывать эти анекдоты» [Дмитриев, 1998, с. 85].

Советская пропаганда, как, впрочем, и дореволюционная, закрепила за этими «анекдотами» статус исторических фактов. Однако если раньше эти «анекдоты» служили доказательством верности мужиков и баб своим помещикам, то советские историки[45], основываясь на них, противопоставляли подлинный патриотизм народа изменническому поведению русского дворянства. Так, например, А.Н. Кочетков, противопоставлял «гуманность» простого «русского человека» «рыцарству» дворянского офицера. При этом «гуманность» в его понимании ассоциировалась с патриотизмом и народностью, а «рыцарство» с «антипатриотизмом», «антинародностью» и, по сути дела, граничила «с пособничеством врагу», имеющим «корни в преклонении перед Западной Европой, свойственном русским аристократам» [Кочетков, 1955, с. 354–355].

Впрочем, классовый подход не был последователен и не применялся к Кутузову. Начиная со Второй мировой войны, в советской историографии происходит его «канонизация» и прежде всего как организатора партизанского движения и подлинно народного полководца. П.Г. Рындзюнский прямо заявлял: «Под руководством Кутузова народное партизанское движение росло и крепло» [Рындзюнский, 1955, с. 375]. У бывшего партизана П.П. Вершигоры Кутузов представлен едва ли не как человек, порвавший со своим классом и перешедший на сторону народа: «Социальная пропасть между командирами войсковых партизанских отрядов (дворяне), с одной стороны, и личным составом войсковых и народных партизанских отрядов (крестьяне и казаки), с другой, не помешала Кутузову объединить и сплотить в едином патриотическом порыве русскую нацию, поднять ее на народную отечественную войну для разгрома “великой” и “непобедимой” армии Наполеона» [Вершигора, 1961, с. 354–355].

Как подлинно народный герой, Кутузов естественно не мог не находиться в конфликте с представителями «эксплуататорских классов». По утверждению А.Н. Кочеткова: «Правительство Александра I не разделяло взглядов Кутузова на партизанскую войну, подолгу задерживало представления Кутузовым к награждению и повышению в чинах некоторых партизанских начальников, пыталось использовать некоторые партизанские отряды не для вооружения, а для разоружения крестьян. Придворное окружение Александра и его представители при штабе Кутузова старались оклеветать партизан» [Кочетков, 1955, с. 361, 353].

Таким образом, советская идеологема «народная война», в отличие от дореволюционной аналогичной идеологемы, имплицировала в себе идею классовой борьбы. В то же время она могла интерпретироваться и в духе советского интернационализма. Так П.П. Вершигора писал: «Русский народ, а вместе с ним украинский и белорусский народы оказывали захватчикам единодушный отпор. Русские, украинские и белорусские крестьяне, с оружием в руках вступая в партизанскую борьбу с французскими оккупантами, надеялись, что после разгрома наполеоновских орд они получат освобождение от крепостной зависимости» [Вершигора, 1961, с. 355].