На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

При таком подходе идеологема «народная война» не только означала участие народа в боевых действиях, но и свидетельствовала об определенной культурно-политической ориентации. Для идеологов национально-патриотического толка война с французами являлась составной частью и своего рода кульминацией в развитии их галлофобских идей. Участие народа в этой войне, безусловно, служило важным аргументом в народническо-шовинистической пропаганде, но в то же время их консервативно-монархические взгляды накладывали определенные ограничения на понимание народного характера войны. C.Н. Глинка прямо писал: «Войны 1812 года нельзя в полном смысле назвать войною народною. (И слава Богу)! Война народная за Россию была у предков наших в трехлетнее междуцарствие, когда, по словам грамот и летописцев того времени: престол вдовствовал. Но в наш двенадцатый год, Россия, под щитом Провидения, восстала за Отечество в полноте жизни своей; в недрах ее действовали: Царь, войско и народ; действовали нераздельно мыслию, душою и мышцею» [Глинка, 1836, с. 263].

В манифестах А.C. Шишкова народ неизменно упоминается на последнем месте как низшее, а следовательно, последнее по значению сословие, принимающее участие в войне. Все сословия России Шишков делил на три категории: дворянство, духовенство и простой народ. Патриотизм каждого из этих сословий имел корни в идеологизированной истории Смутного времени, позволяющей видеть «в каждом Дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына, в каждом гражданине Минина». Сословно-иерархическое сознание Шишкова разрывало традиционную пару Минин – Пожарский, дополняя ее третьим героем Смуты: монахом Троице-Сергиева монастыря Авраамием Палицыным. Три героя Смутного времени символизировали три составляющие народной войны 1812 г.: «Благородное дворянское Сословие! Ты во все времена было спаситель Отечества; Святейший Синод и духовенство! Вы всегда теплыми молитвами своими призывали благодать на главу России; народ Руской! Храброе потомство храбрых Славян! Ты неоднократно сокрушал зубы устремлявшихся на тебя львов и тигров; соединитесь все: со крестом в сердце и с оружием в руках, никакие силы человечества вас не одолеют» [Шишков, 2010, с. 285]. Этим сословным единением не только определялся характер войны, но и утверждался незыблемый принцип социальных отношений. Будучи вспомогательной силой в военном отношении, простой народ, в представлении Шишкова, является основой национальной культуры, носителем тех ценностей, которые могут и должны быть противопоставлены французскому культурному влиянию. В написанных им манифестах звучит не просто ненависть к врагу, а ненависть ко всему французскому народу. Когда французы еще находились в Москве, Шишков в одном из своих манифестов писал: «Хотя конечно во всяком и благочестивом народе могут быть изверги; однако же когда сих извергов, грабителей, зажигателей, убийц невинности, оскорбителей человечества, поругателей и оскорбителей самой Святыни, появится в целом воинстве почти всяк и каждый; то не возможно, чтоб в народе такой Державы были благие нравы… Сами Французские писатели изображали нрав народа своего слиянием тигра с обезьяною; и когда же не был он таков?» Далее идет перечисление преступлений, совершенных во время Французской революции, за которыми следуют риторические вопросы: «Где человечество? Где признаки добрых нравов? Вот с каким народом мы имеем дело!» [Шишков, 2010, с. 304].

Между тем Шишков не призывает к уничтожению французов любыми средствами. Мысль о народной войне как войне без правил и без организации сверху ему чужда. Его представления о войне с французами чем‑то напоминают представления самих французов об их войне с испанцами [Rocca, 1814; Pradt, 1816][46]: «Мы не можем сказать, что ведем войну с неприятелем. Таковое выражение было бы весьма обыкновенное, далеко недостаточное к изъявлению тех неистовых дел, которые совершаются. Всякая война подвергает несчетным бедствиям род смертных; но, по крайней мере, между просвещенными народами зло сие ограничивалось правилами достоинства и человеколюбия. Гордость одной державы состязалась с гордостью другой; но и в самой пылкой брани с обеих сторон столько же пеклись о победе и о славе оружия, сколько о соблюдении чести и доброго имени народа своего» [Шишков, 2010, с. 301].