На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Идеализация крепостного права в «Десяти годах в изгнании», неожиданная у либерала, имела свои истоки. На Сталь произвело впечатление письмо к ней Готгильфа-Феодора Фабера (1768–1847)[49]. Он родился в Риге, учился в Германии, до 1805 г. находился на французской службе, служил в революционной армии, познакомился с Наполеоном, когда тот еще был поручиком, сражался с австрийцами под командованием Лафайета, попал в плен, бежал, вернулся в Париж во времена Директории, поступил в гражданскую службу, затем преподавал в Кёльне французскую словесность. В 1805 г. был приглашен А. Чарторыйским на русскую службу, но в связи с его отставкой оказался не у дел и занялся литературным трудом. Наибольшую известность Фаберу принесли его «Bagatelles. Promenade d’un desoeuvré dans la ville de Saint-Petersbourg»[50].

Однако начал Фабер свою литературную деятельность с политического памфлета, направленного на разоблачение наполеоновского режима. Его первое сочинение «Notice sur l’intérieur de la France»[51], написанное в 1807 г., принесло ему известность и было перепечатано в Лондоне под названием «Offrandes à Bonaparte»[52], а в 1813 и 1814 гг. вышли два издания русского перевода этой книги под названием «Бич Франции, или коварная и вероломная система правления нынешнего повелителя Французов, описанная очевидным наблюдателем» с добавлением еще двух небольших статей «Трон и алтарь» и «Портрет Бонапарта». В последней Фабер, в частности, писал: «Я видел сего непостижимого человека, которого называют Бонапартом! Я видел его артиллерийским Офицером, Генералом, Консулом, Императором!..Я видел сего человека, когда он был еще надеждою человечества! Я видел его, когда он предпочел сделаться бичом оного!» [Фабер, 1814, л. 1, 6].

В 1812 г. Фабер служил в статистическом отделении Министерства полиции, а в 1813 г. недолгое время редактировал газету российского Министерства иностранных дел «Conservateur impartial». С мадам де Сталь Фабер познакомился во время ее посещения России в 1812 г. Авторская копия письма Фабера к Сталь хранится в архиве А.Н. Оленина [Фабер, 1812а], которому Фабер ее отправил для публичного чтения [Фабер, 1812][53].

Идеологема народной войны, конструируемая Фабером, была очень удобна для объяснения европейской общественности причин поражения Наполеона в России. В версию мороза верили не все, еще меньше – в превосходство русской армии над французской. «Народная война» создавала иллюзию ответа на этот вопрос. В России Наполеон столкнулся с диким и неизвестным доселе народом, не признающим законов цивилизованной войны. Отождествляя понятия «нация» (nation) и «народ» (peuple), Фабер писал: «Народ (la nation) спас Россию…этот народ (се peuple), который еще так близок к природе с его грозными бородами и щетинистыми волосами» [Фабер, 1812а, л. 2]. Народная война отождествляется Фабером со священной войной: «Образы святых, святыни приходов, служащие знаками для военных сборов, предводительствовали ими в этой священной войне». Далее автор описывает события 1812 г. в понятиях народной войны, известной европейскому читателю по популярной испанской теме. Русские крестьяне, если чем и отличаются от испанских гвериласов, разве лишь тем, что превосходят их. «Я не знаю, – пишет Фабер, – была ли война в Испании столь же разрушительной для французов, как война, которую ведут русские селяне. Как только французы приближаются к деревне, она опустошается ее жителями от всего, что в ней находится; женщины, дети, старики и раненые отправляются вглубь территории, остаются только люди, способные сражаться; они выбирают предводителя, они вооружаются. Все, что не может быть вывезено, уничтожается. Родная земля должна представлять только руины и пепел» [Там же, л. 3]. Символом народной войны, по мнению Фабера, является пожар – «одна из глубоко национальных идей». Пожар Москвы стал кульминацией народного сопротивления Наполеону: «Пепел Москвы – свидетельство той жертвы, на которую способен народ, укоренившийся в своей ненависти к агрессору его территории. Да, вероятно, как в деревнях, так и в столице русские хотели оставить ему только руины» [Там же, л. 8 об.].