На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

В период якобинской диктатуры космополитический характер французского Просвещения отступает перед бурным ростом националистических настроений, а в эпоху Наполеоновских войн сам термин «национализм» становится основой французской идеологии [Bertaud, 2004]. При этом он имеет двойной смысл: политический, противопоставляющий свободный французский народ порабощенным народам Европы, и общекультурный, противопоставляющий французское Просвещение варварским окраинам цивилизованного мира. Если итальянскую кампанию, а также войны с Пруссией и Австрией Наполеон вел под знаком либеральных идей, то кампания 1812 г. представлялась его пропагандой как наступление просвещения на варварство: «Наполеон задумал отбросить в Азию колоссальную державу царей, для того чтобы сделать Москву воротами европейской цивилизации и поместить там в качестве передовой стражи возрожденное и могущественное королевство Польское» [Pascal, 1844, р. 181]. Поэтому в начале кампания 1812 г. называлась в наполеоновских бюллетенях Второй польской войной. Позже, во время вторжения русских войск в Европу, желая предотвратить образование новой антифранцузской коалиции, Наполеон в разговоре с австрийским послом графом Бубною скажет: «Мы должны соединиться силами, чтобы спасти просвещение» [Разговоры Наполеона с австрийским… 1813, с. 36]. Одновременно наполеоновская пропаганда не переставала повторять, «что бесчисленные скопища Орд, изрыгнутых степями Сибирскими, наводнят вскоре Европу, и подавят в ней гражданственность бородами своими и долгополыми кафтанами». Однако на это у русской пропаганды уже имелся ответ: «Чтобы поверить сему предсказательному обвинению, должно еще увидеть наперед его событие, и ожидать, каковыми покажутся Руские жителям Германии; но предварительно можно за это ручаться, что они не будут подражать просвещенным Французам, питавшимся в России человеческим мясом!!!» [Изложение, 1813, с. 81].

Вместе с тем русские охотно идентифицировали себя с добродетельными варварами, страдающими от просвещенных французов. Еще в 1807 г. Василий Алексеевич Левшин с гордостью писал о себе: «Я грубой, не просвещенный Руской» [Левшин, 1807, с. 3], и во всех бедах России видел результат французского Просвещения: «По одолжению любезной, милой и просвещенной сей нации, завелось у нас неверие, вольнодумство, распутная жизнь, роскошь и мотовство беспредельные» [Там же, с. 40]. В этой связи варварство оказывалось предпочтительнее так называемого просвещения: «Северные варвары не довольно просвещены для принятия твоих [т. е. Наполеона. – В. П.] благодеяний, что мы в простоте, глупости и варварстве своем не понимаем родительских твоих попечений». И далее: «Мы гордимся и восхищаемся, что ты нас называешь таковыми варварами!» Варварство в данном и аналогичных случаях связывалось с национальным укладом, верой, «пламенной любовью к Отечеству и верностью к доброму Государю» [Беседа, 1812, с. 232–233][56]. В этот патриотический набор могло входить и крепостное право. Письмо Фабера не только должно было примирить европейское общественное мнение со специфичностью социальных отношений, существующих в России. Оно имело также программный характер и для кружка А.Н. Оленина, куда была послана авторская копия [Фабер, 1812, л. 2].