В своих многочисленных обращениях к жителям Москвы Ростопчин стремился представить народ как организованную и патриотически настроенную силу, в первую очередь послушную начальству: «Должно иметь послушание, усердие и веру к словам начальников, и они рады с вами и жить и умереть». Страх перед реальным народом отнюдь не мешал Ростопчину конструировать идеологему народа как природной неиспорченной иностранным воспитанием силы, хранящей в себе древние традиции. «Очень радуюсь, – писал он А.Д. Балашову 4 августа 1812 г., – что правила мартинистов не поселены еще в головы народа» [Дубровин, 1882, с. 80].
Масонов, и особенно уже опального Сперанского, Ростопчин старался представить в глазах властей как внутренних врагов государства, плетущих свои заговоры за спиной государя. Не имея отношения к реальности, это убеждение было неотъемлемой частью патриотической позиции, артикулируемой Ростопчиным. Идеологизированное народолюбие предполагает наличие врага, от которого народ должно защищать. Собственно говоря, защита народа от внутренних и внешних врагов и есть выражение любви к нему. Поэтому образ врага часто конструируется параллельно с образом народа как его антипод. При этом враг коварен и для погибели народа может надевать на себя маску его друга. И только истинный патриот умеет отличать подлинных друзей народа от мнимых. Так, например, Ростопчин рассказывал в своих записках о том, как им был разоблачен коварный замысел трех московских сенаторов-масонов И.В. Лопухина, Д.П. Рунича и П.И. Кутузова, которые «намеревались уговорить своих товарищей не покидать Москвы, окрашивая такой поступок в чувство долга и самопожертвование для отечества, по примеру римских сенаторов во время вступления галлов в Рим. Но намерение их состояло в том, чтобы, оставшись, играть роль при Наполеоне, который воспользовался бы ими для своих целей» [Ростопчин, 1992, с. 302]. Наиболее эффективной формой борьбы с таким «врагом», как правило, являются доносы правительству и распространение слухов о якобы готовящихся заговорах. Письма Ростопчина Александру I буквально наполнены постоянными жалобами и предупреждениями относительно опасности уже сосланного Сперанского и московских масонов для государства и народа. Сам же он делает все от него зависящее (аресты, допросы, ссылки), для того чтобы врагам народа не удалось овладеть народным сознанием.
Культурно и родственно (через жену-католичку) Ростопчин был связан с той европеизированной средой русской знати, в которой идеи католицизма и космополитизма причудливо переплетались с поисками национальных корней, и душой которой был сардинский посланник в России Жозеф де Местр[62]
. Именно в этой среде осенью 1811 г. «созрел заговор против Сперанского» [Шебунин, 1937, с. 599]. И если католические идеи Ростопчина не очень вдохновляли, то в своей ненависти к европейскому либерализму он ничуть не уступал Жозефу де Местру, а в отвращении к галломании едва ли не превосходил самого А.C. Шишкова.Государственная идея, по мнению Ростопчина, должна питаться не зыбкими европейскими истоками, а основываться на прочном народном фундаменте. Поэтому не европеизированное дворянство, а русский народ, контролируемый властью, в союзе с императором способен одержать победу над внешним врагом. Ростопчин всячески старался преуменьшить роль дворянства в победе над Наполеоном в пользу царя и народа. Нарышкина явно со слов отца писала: «Александр и его народ исполнили свою благородную миссию, но дворянство проявило себя не на уровне задачи, поставленной перед ним Провидением. Только оно имело бесстыдство, руководствуясь ничтожными личными интересами, чернить и клеймить тот пылкий патриотизм, который подготовил московским пожаром гибель французской армии» [Narishkine, 1912, р. 120]. Но главную роль спасителя отчества Ростопчин отводил себе. В письме к царю от 2 декабря 1812 г. он прямо писал: «Я… спас Империю» [Ростопчин, 1892, с. 562]. Было ли это дерзкое бахвальство, эпатирующее двор, или же за этим стояли пусть субъективные, но в то же время вполне искрение представления о характере войны 1812 г. и о своей роли в ней?