На распутье

Дмитрий Михайлович не любил Василия Шуйского и, узнав об его избрании, возмущался. То, что было нынче в государстве, было из-за Шуйского. Но понимал он и то, что среди высшей боярской знати не было того державного мужа, кто сумел бы вывести государство из смуты. Лишь один воевода веселил душу князя Пожарского — молодой Скопин-Шуйский. Но он зелен и неопытен, к тому же к славе не тянется, да и не отдадут ему бояре власть. Федор Мстиславский — западная лиса, литвин по происхождению, — давно уж втихомолку прямит к шляхте и польскому королю. Василий Голицын — ничем не лучше Шуйского, был тоже ненадежен. Другие, кто с горячим сердцем и светел умом, — тех родовитые к трону не пустят. Не подпустят и Федора Романова, к которому Дмитрий Михайлович мирволил. Так думал князь, невесело окидывая взглядом то, что творилось вокруг.

Заигрывая с польской шляхтой, Шуйский разом потерял многих вчера еще преданных сторонников, не последнюю роль тут играл и царский брат Иван. Этот дошел до явного угодничества пред панами. Как он лечил злую ляшскую собаку пана Борзецкого, которого Дмитрий Михайлович хорошо знал, было дело: чуть-чуть не полоснул его по длинной шее саблею. Все знатные ляхи уезжали из. России с возами доброго сукна, с подарком Ивана Шуйского.

Воевода третий день стоял в небольшой деревушке на пересечении двух дорог, охраняя Москву.

Буцая в сенцах тяжелыми сапогами, в хату вошли дворянин Тимофей Грязной и боярин Крюк-Колычев. Дмитрий Михайлович, худой, запалый, в пропотелом насквозь, заношенном кафтане, сидя за столом в красном углу, хлебал небогатые мужицкие щи. Крюк-Колычей подмигнул ему зеленоватым глазом:

— Бог в помощь, княже.

— Садись, отведай чем богаты, — ответил хлебосольный Пожарский, подвигаясь на скамье, давая им место.

Тимофей Грязной, перепоясанный ремнями, с кривой турецкой саблей, оглядел еду, разбойно присвистнул: такая скудость его не прельщала!

— Теперя масленая, княже, а на оной жратве не сдюжишь.

— Пошто пожаловали? Вы из Москвы теперь? — спросил Пожарский, отодвигая пустую деревянную миску и засовывая за голенище сапога свою походную бутузку.

— Оттуда, — кивнул Крюк-Колычев, присев на край лавки.

— Как там?

— Там, княже, голодуха, — ответил Грязной, испив из фляги для сугрева пару глотков горилки, — а будет ишо не то.

— Будет нам мать-сыра земля, Димитрий Михайлыч, ежели не спихнем рябого, — зло добавил Крюк-Колычев.

— И что вам от меня надобно?

— Явились, Михалыч, по твою душу — войди к нам в сговор, — понизил голос Грязной, — надо садить на трон другого.

— Кого, — спросил мрачно Пожарский, — тебя али Колычева?

— Достойные бояре есть, княже… — заметил Крюк-Колычев, уколотый его замечанием.

— У нас на спине шляхта и вор, а вы собрались менять царя! — высмеял их Дмитрий Михайлович, вставая. — Покуда мы будем выбирать — паны залезут в Кремль, посадят нам на шею Сигизмунда.

— Хочешь, княже, служить рябому лгуну? — спросил насмешливо Крюк-Колычев.

— Я служу не Шуйскому, а России. Какой ни есть, он царь, и не он привел под Москву шляхту.

Те вышли ни с чем, сев на коней, погнали в Москву, опасаясь угодить в лапы шляхтичей.

На рассвете князю Пожарскому лазутчик донес о подходе к селу Высоцкому отряда Млоцкого.

— Велика его рать? — спросил Пожарский, приходя, как всегда, перед битвой в неистовство.

— Как я поразглядел, княже, этот воеводишка имеет порядочное войско: у него супрочь нашей — двойная сила, — ответил лазутчик.

— Били и тройную, — сказал упрямо Дмитрий Михайлович, — бегать не по мне.

Один из дворянских сынков, присутствовавший при разговоре, заметил:

— Пошто ж, княже, рисковать? Города волынят, а мы, выходит, головы должны класть.

Пожарский, круто повернувшись к нему, выговорил жестко, будто высек малого кнутом:

— Что, ай по женкиным пуховикам нужа есть? Не стыдно языком-то молоть? Ты бы не позорил своего батьку: он, я знаю, был добрый рубака!

— Возьмешь пана, — кивнул куренной атаман Хвыль, лицо которого хранило не одну метину — следы вражьих сабель: Пожарский держал этого атамана при себе — как самого отчаянного. — Где казак пройдет — там уже и рогатому делать нечего: эти сучьи дети испытают моей сабли, — прибавил атаман.

— Любо, атаман! — сказал, надевая кольчугу, Пожарский. — Накрачей, подымай рать, — кивнул он начальнику наряда, исполнительному и доблестному — Дмитрий Михайлович знал всех своих ратников. — Чтобы ни одна душа не попала в руки шляхтичей. Пушки поставишь на опушке леса, а мы конницей погоним ляхов под твою картечь. Зайдем с тылу — будем ждать их возле Высоцкого. С Богом!

Светало. В селе Высоцком кричали как оглашенные петухи. Во мгле показалась польская рать, ощетинившаяся пиками конница, уже можно было разглядеть железные их шишаки^{29}. Пушки ядрами выкосили первый ряд; тогда Млоцкий, разевая длинный рот, отдал команду поворотить коней, но его отряд не успел развернуться, попав под сабли рати Пожарского.