На распутье

— Михайла, вся надежа на тебя. Езжай сей же час в Новгород. Добейся помощи от шведского короля. Проси у послов Карлуса пособленья. Сигизмунд — наш враг, враг и Карлусу. Нам погибель, ежели ты не добьешься от шведов поддержки войском. Заключим на любых условиях вечный союз со Швецией! Видит Бог, не нужно было дважды отвергать помощь короля Карлуса.

Скопин понял, на какой тяжелый шаг решился царь, бросив вызов Сигизмунду: польский король сидел близко, тогда как шведы находились за морем.

— Сигизмунд развяжет большую войну с Россией, — предостерег его Михайло Васильевич, — при нынешнем положении мы не отобьемся от него.

— Выхода у нас другого нету. С Богом! — Шуйский осенил племянника широким знамением.

Рослый, молодой, но уже прославленный во всей Московии племянник был люб и одновременно внушал опасение царю Василию: в нем он видел сильного соперника.

— Я боюсь оставить войско, — высказал опасение Скопин, — кто знает, что тут найду, когда ворочусь?.. Смогу ль тогда защитить и тебя и Россию от этого ворья?

— Да поможет Господь нам, мы все, племянник, в его воле.

— Однако, государь, стереги крепко пути к Москве, накажи воеводам, чтоб не ротозейничали. Чую, быть сильной сшибке. И скажу, государь, прямо, хочешь — сердись, хочешь — казни: твой брат Дмитрий все проворонит, ему нельзя доверять рати! А Иван — тот стелется перед хищными панами.

Василий Иванович, как ни неприятно было слышать такое суждение о сродственниках, не возразил племяннику, знал, что тот говорит правду.

…Михайло Васильевич себе в помощники взял четырех воевод и конвой. Шли весь день рысью. Догорал душный, в бездождье, суховейный август. Знойная сушь стояла над некошеными побуревшими травами. Остро, духовито на припеках пах полынок и чабрец. Гнулся к земле хлебный колос, но редко попадались мужики на нивах, все разбегались при их приближении. Людишки были до смерти перепуганы. В пути стало известно, что Ивангород перекинулся к самозванцу. Во Пскове только что уселся воеводою Плещеев, и народ овечьим стадом целовал крест, присягая тушинскому вору. У въезда в Орешек Скопина и его отряд остановили стрельцы:

— Убирайся, княже: воевода Михайло Салтыков не велел вас пущать. Мы стоим за Димитрия.

В Новгороде Великом ударили было в набат, на стогны[40] высыпал народ. Митрополит Исидор, худой, распаленный, посулил:

— Именем Господа прокляну вас, ежели будете смутьянить супрочь великого воеводы Михаилы Васильевича! Новгород всегда стоял за Шуйских.

Скопин перегнулся с седла к бунтующему купцу:

— Шляхту захотели посадить себе на шею?

Народ кое-как угомонили. За пыльные колокольни и тыны опускалось солнце. Наутро к воеводе был доставлен посланец графа Манфельда, Моне Мартинсон, — галантный кавалер с толстыми ляжками и тройным подбородком. Моншу Мартыныча поили крепкими винами день и ночь, у того уже отвисла челюсть, но он лишь посмеивался, помахивал куценькой ручкой, тряс бородкой:

— Секретаря его величества нельзя провести.

Когда Мартинсон протрезвел, сумели-таки договор учинить, — шведы обязались выслать царю Василию вспомогательный пятитысячный корпус Делагарди: три тысячи пехоты и две тысячи конницы, да еще порядочное число наемников, — с платой по 100 000 ефимок в месяц.

Швед выставил еще условие:

— Царь Василий не должен заявлять свои права на Ливонию — не только сам, но и его дети. Это укрепит твердый союз между русским царем и нашим королем против общего врага Сигизмунда.

Скопин заверил его:

— Русские всегда держат свое слово. Велите шведам, чтобы они чтили наши храмы и иконы, а также наши обычаи.

— Дело сделано, князь, однако не до конца: надо подождать до съезда в Выборге. Так повелел мой король.

Шведы также выговорили, что под их руку отойдет Корела со всем уездом, что шведская крона получит свободное хождение в России. Они выцыганили все, что было только возможно, и Михайло Скопин скрепя сердце от имени государя утвердил договор.

XIV

Светлое чувство радости и благодати охватывало Василия, сына Анохина, как только он входил в иконописную мастерскую: нигде он не испытывал такого душевного лада и умиротворения. Вдоль окон на скамьях сидели мастера в фартуках, в крепких сапогах, с окладистыми бородами, в чистых холщовых рубахах. Были тут и старые мастера из Палеха — люди крепкой веры, побывавшие во многих монастырях, не имевшие за душою ничего, кроме кистей и пары сменного белья. Многоопытные, они учили молодых суровой скитской жизни. Такой порядок был заведен начальником мастерской. Но не он стоял главою над иконописной братией — все находились под благотворным влиянием старого монаха Амвросия. Недаром сам святой старец Никодим, приходивший к иконописцам из глухого скита, наставлял:

— Старца Амвросия, милые братья, слушайте, бо в нем — Божье благоволение.