На расстоянии дыхания, или Не ходите, девки, замуж!

— А что, мам? Помнишь, как тебе нравилось, когда я играл для тебя? — говорил он, вытаскивая стул и устанавливая правильную высоту. — Я сыграю для тебя!

Он словно прыгнул за рояль, откинул крышку и обрушил пальцы на клавиши. Казалось, рояль вздрогнул и присел от рванувшего из его недр «Этюда №4» Шопена. Воздух словно взорвался от музыки. У Инны даже заложило уши. А пальцы скакали по клавишам, быстро, очень быстро, ни разу не ошибившись. Алька, казалось, забыв о матери, не сводила глаз с брата. А тот словно рвал душу в этом стремительном звуке. И жена вдруг увидела Музыку. В ветхом платье, больная, она металась по комнате, будто старалась найти выход, а пальцы хлестали стонущий под ними инструмент. Девушки даже не заметили, как исполнитель перешел на «Этюд №12» Шопена. А потом следовал «Этюд №24». Музыка волнами накрывала и отходила назад, и ни Алька, ни Инна не решались подойти к склоненному над роялем Вадиму, игравшему в неистовом беге.

А он играл и играл. Рояль стонал под натиском вдохновенных болью пальцев, и эта боль казалась бесконечной. Романов, не подходивший почти двенадцать лет к роялю, изливал старому другу боль, накопившуюся за все эти годы, и хоть глаза пианиста были сухими, Инна видела, как мечется и плачет его душа. В этот момент она вдруг осознала: это не музыка металась по просторной гостиной, а душа самого Вадима. Та часть, которую он оторвал много лет назад. Вот почему девушка слышит музыку от его рук! Вот почему он каждую ночь играет во сне! Его душа — Музыка! Поэтому в его глазах не видишь огня, не видишь жизни. Без музыки его душа мертва.

А пальцы всё так же неслись в стремительном беге по клавишам. Вивальди, Шопен, Моцарт, Стравинский и многие другие… Их бессмертные произведения наполняли комнаты, проникая в самые темные углы, заполняя щели между стоящих на полках книг. Музыка уже не походила на безумную старуху-нищенку, мечущуюся в припадке. Она помолодела и даже сменила наряд. Она уже степенно выхаживала и пробовала кружиться. Инна так ясно видела ее.

Вадим играл. Играл так, как никогда до этого. Он помнил наизусть все эти произведения: пальцы всё делали сами. Ногам тоже не требовался приказ. Это и не он играл. Это точно не он играл! Тело действовало само. На автоматизме. Автопилот. В голове полыхал пожар. Сердце металось в груди. А сам он не чувствовал ничего. Он даже не слышал музыку! Боль. Чудовищная боль! И он был в ее власти. Он выплескивал ее на инструмент, и тот, стоная и плача, принимал ее.

Вадим потерял счет времени. Играл и играл. И в какой-то миг просто вдруг услышал звон последних аккордов и замер сам. Приподнял свои руки над клавишами и посмотрел на твердые тонкие пальцы, словно видел впервые. Звук еще дрожал в воздухе, Вадим убрал ногу с педали, и тишина окутала пианиста. Он посмотрел на рояль. И вдруг вспомнил, как тысячи раз тот стоял и ждал его. Ждал, как верного друга. Ждал несмотря ни на что. Даже сегодня верный друг принял и пережил его безумие. А что ему оставалось? На то он и друг. И пианист провел ладонью по крышке, словно погладил. А потом, осмотрев клавиши, закрыл глаза и коснулся черно-белых пальцев. Едва-едва. Не причиняя боли. Коснулся и услышал, он услышал музыку.

Зазвучала «Una mattina» Людовико Эйнауди[1], а за ней «River flows in you» Ли Румы и многие другие. Пианист, как и его слушательницы, замер во времени. Он хотел остановиться, но вдруг вспоминал еще одну мелодию и хотел ее сразу исполнить. В очередной раз замер над роялем. Улыбнулся чему-то, глаза потеплели. Пальцы коснулись клавиш, и зазвучала композиция для фортепиано «Mariage d’amour» [2]Поля де Сенневилля[3]. Пианист поднял голову от инструмента, увидел жену и улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ. А он играл, играл, ласково и нежно касаясь пальцами черно-белых клавиш, как до этого эти пальцы касались любимой. Играл и сам наслаждался музыкой.

А потом он, замерев в очередной раз, едва не встал, но что-то вспомнил. Опустил руки, коснулся клавиш, и тут от рояля полилась «Nuvole Bianche» Людовико Эйнауди. Вадим играл, закрыв глаза. Он играл и улыбался. Играл и не видел ничего вокруг. Сейчас здесь был только он, рояль и Музыка, скользящая по гостиной. Она путалась в складках портьер. Она повисала на хрустальных каплях чешской люстры. И она тоже улыбалась.