На развалинах Мира

Чуть погодя, я увидел что проволока, зарываясь в землю и выныривая вновь, как бы окружает развалины здания по всему кольцу. Мне стало интересно — что могло находиться в нем, коль его так явно старались оградить от посещения излишне любопытных, вроде меня, например? Впрочем, в то время, когда это здание стояло незыблемо, как мир, я вряд ли стал пытаться рисковать, чтобы узнать, для чего оно предназначено… Переступив через сталь и несколько особо опасных участков — над головой висели такие плиты, что упади хоть одна — и от меня не осталось бы даже пятна — я проник вглубь развалин.

Похоже, постройки глубоко уходили под землю — по некоторым признакам это было понятно. Все, что находилось выше уровня земли, было разрушено. А так, как верхние сооружения по всей вероятности достигали как минимум пяти-шести этажей, то эта гора прочно замуровала то, что находилось в ее недрах. И, все же — проход внутрь был. Он заключался в вентиляционном отверстии — его почему-то не придавило, и, если постараться, в него можно было протиснуться.

Я поискал глазами предметы, подходящие для горения — не лезть же туда без света? Мне страстно хотелось узнать, что там может быть. Я надеялся на то, что обнаружу, если не припасы — после склада нужда в них отпала — то, может быть, оружие? Мне никто не угрожал, но как будет в будущем?

Предчувствие того, что многое в дальнейшем придется решать не словами, а кровью, заставляло подумать об этом предмете поисков…

А потом, когда я, после узкого отверстия, проник в придавленные подвалы, и увидел то, от чего на некоторое время впал в ступор… я зло и тоскливо рассмеялся.

Пол всего помещения был усеян рассыпавшимися мешками, из которых виднелись стопки перевязанных между собой пачек — их предназначение не могло быть для меня секретом. Купюры — различных видов и достоинства, разных стран и времени… Вещи, более чем употребляемые, в очень недалеком прошлом.

Сейчас же пригодные, разве что, только на растопку.

Во мне появился какой-то бес разрушения — я со злорадным смехом и яростью стаскивал эти порванные мешки в одну кучу — а затем, резвясь и одновременно скрежеща зубами, чиркал спичками, старясь вызвать огонь из отсыревшей коробки. Сколько они мне попортили крови… Работа, начавшаяся в шестнадцать неполных лет, вечно тупая и вечно недостаточно оплачиваемая… Отсутствие этих самых бумажек, от количества которых зависело так много. На них нельзя было купить счастья, а их отсутствие делало его и вовсе проблематичным.

Я ненавидел деньги. Их не хватало практически всегда. Из-за них я был вынужден подолгу уезжать из дома, чтобы обеспечить, хоть в какой-то мере, свою семью. И из-за них я оказался в самый ответственный момент так далеко от нее, и теперь не имел ни малейшего понятия о том, что с ними произошло!

А они лежали, покрывая поверхность пыльного пола, хрустящие и мягкие, старые и новенькие, только что отпечатанные — и мятые, перешедшие из рук в руки сотни раз… А еще — мешки с мелочью, тяжелым и грузным ковром рассыпавшиеся на том же месте. Я не колебался — спичка, вспыхнувшая в руках, полетела в сложенную кучу — и через минуту веселый костер покарал это мерило человеческого труда и оценки его достоинств. Я не жалел — пачки летели одна за другой, вмиг покрываясь огненными язычками. В топливо шло все — и наши, и чужие, считающиеся более ценными, чем купюры собственной страны. Я сжигал целые состояния, в прошлом могущие составить чудовищное богатство. Миллионы сгорали в пламени костра — а виновник этого сидел на стопке мешков и грел свои ладони над пламенем, размышляя о том, что содержимое этого хранилища уже никогда и никому не понадобится. Меня это веселило — я тихонько посмеивался, чуть ли не впадая в исступление от того, что получил возможность сделать такое… Но, сколько я не подбрасывал в огонь новых и новых пачек, удовлетворения это не приносило.

Они не значили ничего — и это принижало всю значимость происходящего. Они были в моей власти. Впервые, за столько лет унижений и испытаний. Они, в моей — а не наоборот. Можно сколько угодно рассуждать о том, что человек независим — но всего каких-то несколько недель назад я был полностью прикован к тому, чтобы добывать их тяжелым и неблагодарным трудом. Нет, не эти бумажки были виновны — сама система, сделавшая так, что прожить, не имея их, было просто нельзя. Здесь должен был бы гореть тот, кто их придумал. Хотя, если задуматься, это было одно из величайших изобретений человечества… и самых подлых. Ценности, хранившиеся здесь, уже не имели ничего общего с теми, которые на самом деле стали нужны. И, соответственно, толку от них не было никакого. Я поужинал содержимым из банки, подогретой на костре, запил все водой…

— Что, Дар? Сбылась твоя мечта?

Я усмехнулся — вряд ли, во всем мире, еще кто ни будь, имел возможность так погреться…

* * *