На рейде "Ставрополь" (СИ)

- Ишь ты! - причмокнул боцман. - А мы, Генрих Иванович, в какую ярангу пойдем?

- В самую большую для начала. К начальству пойдем.

Миновав упряжку дружно залаявших на моряков собак, они приподняли полы яранги:

- Можно, хозяин?

Никто не ответил, и капитан переступил порог без особого приглашения. Вокруг тлеющего дымного костра сидели до десятка мужчин и женщин в одинаковой одежде из меховых шкур. Было темно, жарко и дымно. Свет глиняного жирника вырывал из этой темноты только лица людей - сухие и изможденные.

- Здравствуйте, - сказал Грюнфильд. - Принимаете гостей?

Никто из сидящих не выразил по поводу визита моряков ровно никакого удивления: наверное, они уже давно обратили внимание на подошедший к берегу пароход и ждали гостей.

После короткого молчания навстречу пришельцам поднялся седой согбенный старик и, вежливо поклонившись, указал на место мгновенно образовавшееся среди раздвинувшихся людей.

- Моя налод лада тебе, лусскийматлоса, - сказал старик, медленно подбирая русские слова. - Моя слушай тебя холошо, моя очень твоя слушай!

Грюнфильд медленно, чтобы старик разобрал смысл сказанного, начал говорить о положении, в которое попал "Ставрополь". Пояснив, что русские моряки замерзают, что им нечего есть, он предложил чукчам имеющиеся в трюмах парохода на подобный случай товары - спички, патроны, металлические ножи, мыло, сукно. И, конечно же, порох и огненную воду - водку...

Старик выслушал капитана, не прерывая. Потом понимающе улыбнулся и кивнул в знак согласия головой:

- Моя твоя понимай, лусскийматлоса! Твоя получит за товал лисица, много песец.

Поняв, что старик договаривается с ним о торговле на принципах обмена, капитан отрицательно мотнул головой:

- Нет, я прошу взамен у вас совсем другого. Я хочу, чтобы вы разместили моих людей в своих ярангах. На одну только зиму. Иначе нам будет очень и очень плохо. Вы понимаете меня?

Долго молчал старик. Уже догорел костер, а он все молчал и молчал. Капитан и боцман тоже молчали, никак не решаясь торопить старика с ответом. Наконец чукча поднял голову, взял в морщинистые руки глиняную грубую трубку:

- Пусть твоя матлоса живут у чавчу. Пусть твоя матлоса не обижай чавчу.

Заверив старика, что матросы будут вести себя самым подобающим образом, капитан роздал окружающим патроны и трубки и, попрощавшись, отправился на пароход.

На борту "Ставрополя" решено было установить суточную вахту из шести человек, а команду расквартировать среди чукчей. На берег с шумом и шутками отправились 15 "новоселов". Капитан предупредил особо: вести себя по отношению к местному населению корректно, частных обменных операций ни под каким видом не производить, ничего лишнего с собой на берег не брать...

С помощью старика - человека в стойбище, как видно, весьма уважаемого - всех довольно быстро распределили по ярангам, в каждую семью по одному человеку. Новые жилища матросов, несмотря на их кажущийся примитивизм, довольно неплохо сохраняли тепло, конечно, если внутри горел костер. Огонь в очаге день и ночь поддерживали женщины, сменяя одна другую. Они же заготавливали ягель и олений навоз, которые служили здесь, на Идлидле, основным топливом.

Боцман Москаленко попал на постой в одну из самых маленьких яранг, в которой жили двое мужчин и три женщины. Раньше, как выяснилось, и мужчин было трое, но месяц назад одного из них задрал белый медведь. Таким образом, его жена осталась вдовой.

- Твоя может блать ее в жены, - милостиво сказал старик. - Твоя не жалей будет.

Под дружный общий смех матросов Иван сердечно поблагодарил за неожиданное предложение, но отказался от него.

- Какомэй! Моя не понимай твоя, - с досадой ответил, выслушав его, старик. - Она будет холошо делай кушать, очень холошо.

И он удалился с видом человека, добрый поступок которого оказался не понятым окружающими...

Прошло три недели. Каждый предыдущий день был похож на день последующий, словно два новеньких медных пятака. Матросы ходили на судно отстаивать вахты, возвращались, помогали женщинам заготавливать ягель, готовить пищу. Радиотелеграфист Целярицкий на самодельных проволочных шампурах изготовил очень недурной шашлык из оленьих языков. Удовольствию и восхищению чукчей не было при этом предела. Они лакомились невиданным доныне блюдом, закрыв совсем узкие щелочки прямых глаз:

- Вай, вай, как холошо! Много холошо!

А больше, пожалуй, ничего интересного не было.

К исходу четвертой недели завертела метель, и все попрятались в свои яранги, только олени да собаки остались на улице.

Усевшись у огня, Москаленко, опять, в который раз, обратил внимание: чукчанка Рану сидит рядом с ним. Она сняла свой причудливый головной убор, рассыпала по плечам длинные, черные, словно антрацит, волосы. Он незаметно скосил глаза и вдруг почувствовал - красивая женщина сидит с ним рядом! А она, словно угадав его мысли, только улыбнулась краешками тонких бронзово-алых губ: сам, дескать, виноват, что не взял меня в жены.