На рейде "Ставрополь" (СИ)

- Я хотела бы попросить вас передать моему брату, проживающему во Владивостоке, небольшой сверток. Но... понимаете ли, я не хочу скрывать, что в нем... в некотором роде... товар, который может очень заинтересовать большевиков. Но ваше благородство... и я надеюсь...

- Интересно, сударыня, - Шмидт бесцеремонно повернулся спиной к китайцу и заговорил с соотечественницей по-русски. - Интересно, с каких это пор вы обзавелись братцем? Помнится, ваш столь срочно уехавший отсюда батюшка рекомендовал вас нам как свою единственную надежду? Кстати, - его словно прорвало. - Кстати, примите мои поздравления по случаю возвращения к вам вашего Аники-воина, - он кивнул в сторону коменданта, чинно восседающего на диване. - Думаю, что вы добились всего, к чему стремились, не правда ли?

- Я приношу свои извинения за проступок отца, о котором слышу впервые, - глаза ее блеснули яростью, - но вы прекрасно знаете, что я не отвечаю за его поступки. А Аника-воин... его зарубили шашками красные, столь угодные сердцу господина капитана. Мне же надо на что-то жить, как вы сами понимаете. Или прикажете из-за каких-то глупых национальный предрассудков отправиться на панель? Благодарю покорно, пусть уж я буду продавать себя за деньги только одному этому толстому борову, а не каждому встречному-поперечному!

Она провела ладонью по лицу:

- Я спрашиваю еще раз: исполните ли вы мою просьбу?

- Что в свертке?

- Немного золота и денег. Брат и его семья голодают!

- Золото возить я не буду! - отрезал Шмидт. - Нарушать таможенные законы из-за какого-то голодающего типа и его проституирующей сестрицы не намерен, сударыня!

- Что вы... что вы сказали? Вы же... вы же... - она задохнулась яростью, не в силах сказать больше ни слова.

- Разрешите пожелать вам всего доброго, сударыня, - Шмидт поочередно слегка поклонился супругам и первым вышел из собственной каюты.

Они тоже встали и направились вслед за ним к выходу. Но, едва не сбив всех троих с ног, на палубе вырос перед капитаном Целярицкий. Размахивая листком бумаги в руках, он кричал во все горло:

- Радиограмма, Август Оттович! Радость-то какая! Читайте, вот тут, читайте... "Дальний Восток очищен от белых банд и японцев". Там же! Советская! Наша власть!

Шмидт отстранил его и проводил гостей до трапа. Китаец холодно пожал ему руку:

- До свиданья, господин капитан!

- Прощайте, господин комендант!

И, повернувшись лицом к стоящей на палубе кучке матросов, громко сказал:

- Передайте на "Кишинев": поднимать пары. Механикам самым тщательным образом проверить машины. Готовность - шесть тридцать завтрашнего дня!

В ответ на его слова над водами залива прозвучало русское троекратное:

- Ура! Ура! Ура!!!

Однако судьбе было угодно, чтобы на этом не окончились приключения парохода и его многострадальной команды. Еще пришлось пережить им одной довольно большое событие: и грустное, и немножко радостное.

Поздним вечером к борту подошел небольшой двухвесельный ялик.

- Кто? - крикнул зычным радостным голосом подвахтенный.

Из лодки раздался хрипловатый голос:

- Это ты, Кожемякин? Позови капитана. Я - Копкевич...

Через минуту он стоял перед Шмидтом, бывший первый помощник, какой-то потускневший и тощий, в полинялой форменной фуражке без нашивок, еще более хмурый, чем его привыкли видеть раньше, давно небритый.

- Знаю, Август Оттович, что утром вы отсюда уходите. Знаю, что команда меня презирает. Знаю тоже, что в трудный момент, - он перевел дыхание, глотнув слюну, - я бросил вас, словно трусливый заяц, изменил своему делу и долгу. Наказания за то не боюсь и пощады никакой не прошу. Боюсь другого: остаться на старости лет без родины, без своего народа.

Неожиданно этот суровый неулыбчивый человек всхлипнул и отвернулся, но уже через несколько мгновений, когда он снова повернул лицо к Шмидту, в глазах его не было слез и даже голос не дрожал:

- Я покорнейше прошу вас, Август Оттович, взять меня с вами во Владивосток. Поймите, лучше любое наказание там, здесь ведь я все равно, непременно умру. И Грюнфильд тоже умрет, хотя, кажется, устраивается он тут не так уж плохо. Я звал его с собой, но он не согласился... Возьмите меня в качестве столь нежелательного для вас пассажира. Очень прошу вас, именем вашей матери заклинаю!

Он постоял мгновение-другое неподвижно, а потом вдруг неловко опустился на колени:

- Бога ради, возьмите...

Шмидт пожал плечами, сказал сухо:

- Плывите, конечно, чего уж там на колени становиться-то. Боцман укажет вам место в кубрике. Отдельной каюты предоставить, к сожалению, не могу.

- Спасибо, Август Оттович! - тихо сказал Копкевич, хватая руку Шмидта дрожащими пальцами. - Спасибо огромное. Я, признаться, так боялся...

И он, ссутуля широкие плечи, пошел по палубе, все более и более окутываясь густой и липкой темнотой, пошел искать боцмана. Но неожиданно, остановившись на мгновение, быстрыми шагами вернулся к Шмидту:

- Простите, бога ради, Август Оттович, совсем позабыл: тут вот вам письмецо какое-то.

Письмо